Граф Эбергард бледнел, дергался, порывался вмешаться в разговор, но дорогу ему загородил сэр Смит, а в графа Мемеля вцепился брат Кадфаэль и что-то быстро-быстро говорил, часто и бурно жестикулируя. Монахи снова переглянулись, второй что-то шепнул каланче, тот кивнул с явным одобрением. Старший из монахов внимательно всматривался в мое лицо, черные глаза поблескивают в тени капюшона, как спелые ягоды смородины.
– И вы, ваша светлость, готовы принять на свои плечи тяжесть герцогской короны?
– Вас тоже не спрашивали, – отпарировал я, – готовы или не готовы. Закончили семинарию, вам сунули сан в зубы и отправили пахать и пахать… быстро зарастающее сорняком поле человеческих душ! Кончилась беспечная учеба, верно? Готов я или не готов, но приму корону и вместе с нею – заботы о справедливом устройстве, о поддержании мира и благополучия… а для этого придется забыть о собственных пирах и развлечениях, ибо жизнь школяра и взрослого человека отличается весьма и весьма! Но это я уже повторяюсь, а вы, люди умные и грамотные, на лету все хватаете, как моя собака кусок мяса, верно?
Монахи посовещались, старший поклонился, но взгляд оставался таким же испытующим:
– Ваша светлость, если вы покажете себя справедливым и достойным монархом, церковь поддержит все ваши начинания в справедливом обустройстве герцогства.
Я отмерил ему такой же точно по учтивости поклон:
– Все мы равны перед Богом, несмотря на различия перед людьми. Но эти различия не столь велики, как кажутся. Или как мы стараемся это показать. Потому я с великой благодарностью принимаю вашу поддержку… и обещаю вести дела герцогства так, чтобы всякий достойный человек хотел жить в нем, а недостойный – был понуждаем жить достойно.
Они тоже поклонились, всадники подали знак трогаться, телеги заскрипели плохо смазанными осями, весь караван потащился дальше, а мы двинулись своей дорогой. Трое рыцарей снова помчались вперед, я некоторое время говорил о пустяках с сэром Смитом, затем он решил проверить дела в арьергарде, а со мной поравнялся граф Эбергард. Некоторое время ехал рядом, глядя вперед, суровый и прямой, будто вырезанный из доски. Лицо не просто неподвижное, а застывшее в маске холодного высокомерия крупного государственного деятеля, у которого нет времени на мелкие житейские дела.
Я тоже помалкивал, подумаешь, я тоже могу еще и не такое, у меня лицевые мускулы еще те, могу изобразить такое, что ни один клоун не сумеет, но сейчас вот изображаю на лице мудрую отрешенность Меттерлинка. Или Меттерниха, кто их там разберет.
– Сэр Ричард, – проговорил он деревянным голосом, так говорил бы безукоризненный манекен, – вы подвергли всех нас большому риску.
– Да ну? – ответил я.
– Да, сэр Ричард. Неоправданно было пускаться с монахами в такие глубокие… Достаточно было милостиво улыбаться и кивать. В нужных местах мы ответили бы за вас.
Я пожал плечами.
– Ну так кто вам мешал? А я приучен отвечать, если обращаются прямо ко мне. Вежливый я, можете себе такое представить? Хоть это и не совсем по-рыцарски… в вашем понимании, конечно.
Он ехал некоторое время рядом, на его бесстрастном лице я прочел, однако, что вот такую глупость, как моя вежливость, он представить ну никак не может, потом проронил так же сухо:
– Впрочем, вы их приятно удивили.
Конь под ним дернулся, в лихом галопе пошел вперед, унося графа к передовой тройке. Там они поговорили с графом Мемелем, я подумал вяло, что и вас, братцы графья, я удивил тоже, только не признаетесь, что мне вообще-то до лампочки, которую здесь уже позабыли и которую когда-то изобретут заново. Как говорил присутствовавший при том печальный Экклезиаст насчет ветров, что дуют и дуют, а потом возвращаются на круги своя и снова дуют без всякого толку.
Глава 4
За деревьями блеснула красным крыша, я насторожился: черепичная, откуда в такой глуши, да и домик слишком ухоженный, таких не бывает в лесу. Здесь либо охотничьи избушки, либо хитро запрятанные жилища колдунов, мимо них проедешь рядом и не заметишь, а эта как будто зазывает…
Я вскинул руку, останавливая отряд. Двое из рыцарей вроде бы сунулись мимо, игнорируя предупреждение, но сэр Смит засопел грозно, вытащил меч и встал у них на пути. Граф Эбергард сердито крикнул сзади, рыцари посверкали глазами на Смита, дескать, хоть ты и победитель турнира, но и мы чего-то стоим, и если бы не приказ нашего лорда…
Нет никакого хозяйства, отметил я, ни коровы, ни коз, ни даже свиней. Правда, в лесу с живностью пришлось бы непросто, но нет и огорода, грядок… Вообще нет вокруг дома утоптанной земли, как бывает всегда в обжитом месте! Более того, нет ни единой тропки, что вела бы к ручью или роднику. Не дождевой же водой живет хозяин?
Я обернулся, велел коротко:
– Пойду один. Если надо, позову. Сэр Смит, остаетесь за старшего. Если кто-то сунется в нарушение моего приказа, рубите без колебаний. Даже если это будут графы Эбергард и Мемель.
Сэр Смит вытащил меч, зловеще оскалился и пообещал с нажимом:
– С превеликим удовольствием, монсеньор!
Я подошел к дому, держа руку на рукояти меча. От стен пахнет свежим деревом, будто дом только что собрали, окна раскрыты, но с той стороны задернуты занавесками. Простыми, с незатейливым рисунком, изображены не то петушки, не то гуси, я не орнитолог, вижу только, что птицы.
– Есть кто-нибудь? – спросил я громко.
Изнутри как будто донесся шорох. Я начал обходить домик, дверь с небольшим крылечком обнаружилась с другой стороны. Смутная тревога заставила встопорщиться волосы на руках и загривке: крылечко упирается последней ступенькой в ствол молоденькой березки. Не ахти какое препятствие, но никто не поставит избу вот так нелепо.
Я поднялся сбоку по ступенькам, постучал в дверь, ответа не дождался, толкнул. Отворилась с тем характерным скрипом, который оставляют нарочито, чтобы предупреждал хозяина о вторжении.
Вся внутренность избушки состоит из одной комнаты, где узкая кровать, большой стол, заваленный книгами, два кресла и еще шкафы, заполненные старинными книгами. На кровати лежит прикрытый одеялом очень худой человек. Я не сразу его вычленил взглядом из общей картины, настолько он сух, недвижим, а седая борода сливается по цвету с белоснежностью толстого одеяла.
Я подошел ближе, набрякшие веки с трудом приподнялись. Человек стар, безумно стар, это видно сразу, хотя обычно старики где-то лет в семьдесят как бы останавливаются и остаются такими и в восемьдесят, и в девяносто, и в сто. Но этот, видно, что старше намного, очень намного. Вроде бы тот же старческий вид, что у семидесятилетнего, но что-то есть еще…
– Могу чем-то помочь? – спросил я.
Он некоторое время смотрел немигающим взором.
– Да, – ответил шелестящим голосом. – Послушай, а потом решишь…
– Минутку, – сказал я. Подошел к окну, отодвинул занавеску и крикнул громко: – Я пока разговариваю с хозяином! Если не появлюсь через час, жгите избу и уходите.
