– Да ну, какая разница, Глазунов, Пупкин! – тут же перестроился Давид. – Главное – это от тебя! От души! Только ты с твоим тонким чутьем, с твоим великолепным вкусом мог сделать такой подарок! А какие цвета, какая колористика! Какая техника филигранная! И какой глубокий подтекст! Моя девочка в правильном прикиде смотрится не хуже всех этих исторических баб в кружевах и атласе. Я прав, лапули? – Он обернулся к своим контрастным подругам.
Они оскорбленно переглянулись.
– Э! Не ревнуйте! Вас я тоже люблю! Но в верности с собакой не сравнится ни одна самая верная женщина.
– А девушки? – убила логикой блондинка.
– А девушки как печеньки – ломаются, пока не намокнут, – засмеялся Давид. – Ни от одной сучки я не видел такой благодарности, как от моей девочки. – Он подошел к картине поближе, потом снова отошел на несколько шагов. Склонил голову вправо, влево. – Супер! С любого ракурса! Я подумаю, куда ее поместить. Может, стеллаж выбросить и на его место? Вот на эту стену? Или лучше в спальню? Как думаешь, брат? И свет. Обязательно свет на нее! Это будет лучший шедевр в моей коллекции!
Не в силах больше справляться с переполнявшими его чувствами, Давид кинулся с объятиями на дарителя.
Народ одобрительно шумел. Картина нравилась всем. Гигантская Анджелина в королевском наряде с высоты двух метров благостно взирала на всеобщее братство. Ее живой прототип с дивана отслеживала действия хозяина одним глазом, не закрытым челкой.
– Ну, если тебе так понравился подарок, ты попал, брат! Придется продолжить вечерину по всем правилам настоящего ДР! – произнес Александр. – Люди, тащите стул!
Леньчик метнулся на кухню и через мгновенье вбежал со стулом в руках.
Александр поставил его напротив картины.
– Лезь, именинник!
– Зачем?
– Как зачем? Будешь стиш гостям рассказывать. Ты уже большой мальчик. Тупо напиваться в этот знаменательный день, неправильно! – засмеялся он. – Так! У всех нóлито?
Под звон и бульканье Давид влез на стул. Картинным жестом он скинул с плеч халат, выставил вперед ногу и поднял бокал, став похожим на монумент А.С. Пушкина, если бы ему предложили выпить.
– Свое выступление я хочу предварить эпиграфом, – начал он. – Это цитата из воспоминаний великого нашего современника Михаила Тимофеевича Калашникова. В день своего девяностолетия он сказал чудесные слова: «Я создал свое оружие, потому что я всю жизнь встречаюсь с замечательными людьми!»
– Страхуй Пушкина. Щас рухнет, – тихо сказал муж Вовику.
– А теперь, собственно, стих! – объявил Давид и начал декламировать с выражением:
В целом я люблю людей…
Дальше пошел поток мата, непереводимый на на один язык. Даже запятые и точки звучали на этом фоне изысканно.
Под бурную овацию Давид пытался раскланяться на стуле, но не удержался и рухнул на руки Вовику. Вовик вынес его как трофей с поля боя и посадил на диван. Мужа тоже пора было выносить. Он был уже в двух шагах от состояния «бесчувственное тело».
Сделали музыку громче и погасили свет. Помятое НЛО под потолком снова распустило свои таинственные рассеянные лучи, маскирующие реальность… Но только не для Саши. Она видела глаза мужа, в которых сейчас не было ничего человеческого. От того человека, которого она любила. В них стояло, покачиваясь, одно слово: «пьянка».
Таких пьянок она уже видела достаточно, чтобы выучить их сценарий. Они были и по поводу, и без. В первом варианте – больше было так называемых «друзей», то есть людей, с которыми уже пили. Во втором – могли прихватить случайных знакомых из клуба. Начинали обычно с розового вина «Домен дю отт», шампанского «Кристалл». Дальше развивались творчески и могли пить что угодно. Это происходило у кого-то дома, чаще у Бориса, в клубах «Калина», «Империя» или в других, не важно. Потом могли вернуться домой. Но не бывало такого, чтобы не пили.
Этот процесс обычно сопровождался «деловыми и политическими» разговорами. Обсуждали, кого выдвинуть депутатом и как это устроить, предвыборную программу партии, дальнейшие действия по ее продвижению и всякое такое. Потом забывали об этом. Мужа сносило в политологию, философию и исторические примеры, коих в его голове хватило бы не на одну пьянку. Потом забывали и об этом, врубали музыку, пели и снова пили… К пяти утра разбредались спать, а утром начинали сначала.
А ведь ей почти удалось вытащить его! Тогда, на острове, он твердо решил сделать что-то сам, без помощи папы. «Ты понимаешь, как мне сложно? – говорил он ей. – Я могу вообще ничего не делать, и буду в шоколаде. Папа позаботился, блин. Но я же мужчина, я не могу так жить. Я не должен так жить! Я хочу уважать себя, хочу, чтобы папа видел во мне равного, чтобы моя жена могла мной гордиться…»
Она понимала, как это важно для него – сделать что-то самому, без помощи папы, ведь все, что он делал до этого, было не его рук дело. Муж тоже понимал это, и каждый вечер, откупоривая бутылку вина, говорил, что когда-нибудь обязательно сделает что-нибудь сам…
Это выглядело совсем по-детски, несерьезно. Но она была уверена, что если немного ему помочь, совсем немного, он сможет, он войдет во вкус и дальше пойдет сам, как малыш, который, однажды научившись ходить самостоятельно, больше не нуждается в ходунках.
«Тебе никто не нужен, ты такой талантливый, ты умный, у тебя великолепная память, замечательное образование, ты очень способный, ты всего можешь добиться сам», – повторяла она ему как молитву каждый день, чтобы эти слова стали его собственными мыслями, чтобы он поверил в себя. И он действительно расцвел, создал партию, собрал команду – и перестал общаться с отцом. Он все время проводил с ней, уже намного реже срываясь в пьянки, после которых неизменно просил прощения, обещая, что это никогда больше не повторится. Она верила. Но это повторялось…
«Тебе нельзя пить, – убеждала она его. – Ты слишком неординарен, слишком открыт, слишком чувствителен. Ты разрушаешь себя!» Из ответов мужа на ее аргументы Саша могла бы составить коллекцию. Лучшими экспонатами были: «Прости, малыш, это самый последний раз. Я клянусь нашей любовью» или «Кажется, напиваться – это единственное, что я могу делать без родителя» и еще «Я отдыхаю со своими друзьями. Не нравится, уезжай. Мне надоела твоя вечно кислая рожа…»
– Сашуль, ты чего стоишь, втыкаешь? Пьяненькая? – засмеялся рядом Вовик, обняв Сашу за талию.
Саша убрала его руку и обернулась в поисках мужа. Группа в бордовых халатах, держась друг за друга, недружно пела на балконе: «Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры…» Балкон выходил на Пресненский вал, звуки улицы заглушали пение не отличимых друг от друга махровых пионеров. «Из этого хора мальчиков мужа не выдернуть, он будет петь и пить, пока не упадет, – подумала Саша. – Что же делать?»
Не успела она сформулировать извечный русский вопрос, как бесчувственное тело мужа само отделилось от хора и рухнуло в комнату. Остальные трое певцов свалились рядом большой кучей. С матом, смехом и чертыханиями они попытались подняться, но ничего не получалось. Оказалось, на балконе они решили связаться, кроме уз дружбы, еще и поясами халатов и таким сплоченным коллективом одновременно влезть в дверной проем комнаты. Но главный член выпал, повалив за собой остальных.
