А вот церкви не вижу. Даже часовни нет, что уж ни в какие ворота. Это первый замок, где нет церкви.
– Вот я и на Юге, – произнес я вслух.
Голоса стали громче. На дальнем конце веранды в полусотне шагов устроились в изящных легких креслах все четыре дамы, которых я имел честь и удовольствие зреть за поздним обедо-ужином, и кастелян. Неподвижный мажордом стоит у стены, а спиной к парапету настраивает лютню молодой и приятный с виду парень, бледный и нежный, сразу видно поэта, подтягивает струны, прислушивается, словом, всячески набивает себе цену, как будто нельзя настроить инструмент на полчаса раньше.
Затем он вскинул лицо к багровому закатному небу, пальцы несколько раз ударили по струнам. Запел он мягко, голос оказался достаточно сильный, богатый оттенками. Песня, как я понял, о куртуазной любви сэра Оливера к жене своего сюзерена лорда Галлиона. Я напряг слух, эту популярную балладу уже слышал, но певец кое-что изменил, как многие делают из-за скверной памяти, это называется авторской обработкой, однако сейчас вроде бы звучит лучше…
Глава 7
Заинтересовавшись, я приблизился, стараясь не пропустить слов, иногда заглушает громким бренчанием, по мне бы лучше вовсе не играл, так понятнее. Когда он заканчивал рефрен, я потихоньку прошел к сидящим со спины, леди Изабелла с дочками не оглянулись, зато леди Бабетта одарила меня щедрой улыбкой во весь красный чувственный рот, показав свои возможности.
Для послеобеденной прогулки Бабетта использовала губную помаду намного темнее, из-за чего зубки сверкают вообще как молнии в ночи, да и глаза блестят ярче из-за мощно накрашенных загнутых ресниц, которые и так сами по себе могут удержать небольшую ящерицу. Она улыбалась загадочно, наблюдая за моим лицом, а некоторые чувства мы, мужчины, ну никак не научимся скрывать. Наверное, потому, что они подчиняются не такому молокососу, как головной мозг, а намного более древнему и могучему – спинному.
Тот, кто платит, не только заказывает музыку, но и заставляет ее слушать всех остальных, однако леди Изабелла то ли музыканта выбрала хорошего, то ли он сам такой уродился: поет красиво и печально, не чувствуется той суетливости холопов, жаждущих заработать со стола рыгающего феодала жирный кусок. Играет и поет с чувством собственного достоинства, словно прозревает будущее, когда менестрели и барды станут самыми богатыми и знатными людьми на свете, а класс феодалов исчезнет вовсе.
В балладе по-прежнему звенят мечи и льется кровь во имя прекрасных дам, однако менестрель делает акцент не на воинских подвигах, а на терзаниях рыцаря. Любовь к даме вошла в противоречие с верностью сюзерену, рыцарь рвет «белокурые волосы, захлебывается в рыданиях», но в конце концов все же решает, что любовь к прекрасной даме превыше всего.
Я вслушивался придирчиво, все-таки менестрели – это средневековые СМИ, роль которых недооценивалась как в те времена, так и в нынешние. На самом деле именно они, вот такие бродяжничающие от одного замка к другому, и создали рыцарство, выделив его из просто здоровенных мужиков с крепкими кулаками и зычными голосами.
Он посматривал на меня настороженно. Пальцы все медленнее бегают по струнам, наконец, закончив, прижал лютню к груди и церемонно поклонился. Я дважды приложил пальцы левой руки к ладони правой, что в моем исполнении может означать бурные и продолжительные. Леди Изабелла благосклонно кивнула.
– Спасибо, Патрик. Ты в самом деле доставил нам удовольствие.
– Спасибо, – сказала Даниэлла. – Это было прекрасно, Патрик!
Дженифер сморщила носик.
– Неплохо, неплохо… Хотя слишком уж рыцарь плаксивый… И вон та струна у тебя дребезжит!
Кастелян смолчал, лицо оставалось благосклонно неприступным, до разговоров с менестрелем снизойти не счел возможным. Леди Изабелла кивнула так же царственно – державно:
– Спасибо, милый Патрик. Можешь идти… Хотя нет, задержись на минутку!
Он снова прижал лютню к груди, поклонился. Мне показалось, что в сторону кроткой Даниэллы бросил молящий взгляд, однако не промолвил не слова, остался стоять тихо и с достоинством хорошо воспитанного человека.
Леди Изабелла чуть повернула голову в мою сторону.
– Сэр Ричард? Вам тоже понравилось?.. Что-то у вас хмурый вид. Скажите же Патрику свое мнение рыцаря, о которых он слагает баллады!
– Весьма, – изрек я. – Да, весьма.
Женщины переглянулись, а Патрик опасливо смерил взглядом мой рост и длину рук, помолчал, не решаясь усомниться вслух, что такие здоровяки предпочитают слушать звон мечей и крики трупов.
– Это простая песня, сэр, – заметил он наконец. – Герцог Готфрид предпочитал, конечно, героические. А это так…
– О любви, – сказал я.
– О любви, – согласился он несчастливо.
– О неразделенной, – подчеркнул я.
– Да, сэр…
– Сэр Ричард, – напомнил я. – От разделенной любви рождаются дети, а от неразделенной – стихи.
Женщины посматривали с интересом, у Дженифер разгорелись глазки. Менестрель взглянул настороженно.
– Наверное, вы правы, сэр…
– Прав, – отрезал я безапелляционно, – как может быть рыцарь не прав?.. Да еще с таким длинным мечом? Вот что еще… сам понимаешь, что для тебя лучше неразделенная. Что дети? Вон их сколько бегает!..
Он вздохнул.
– Да и песен сколько, а все ли выживают?.. Кроме того, сэр, каждый человек стремится к простому тихому счастью.
– Каждый простой человек, – уточнил я. – А ты точно знаешь, что простой?.. И что твои песни забудут? Если уверен – женись и заводи детей. Если же есть шанс, что хоть какая-то песня выживет, – дай обет безбрачия и воспевай баб-с издали, оттуда они не такие мерзкие. Не важно, какой повод к созданию песни, главное – чтоб получилась!
Он вздохнул, посматривал нерешительно, во взгляде колебание, все еще не знает, как меня понимать и каким принимать, вот такая я богатая натура, многосторонняя, даже это профессиональное брехло или, скажем вежливее, – создатель культурологических мифов еще не врубился и никак не выберет линию.
– Значит, – проговорил он невесело, – мое исполнение не понравилось?
– Почему же, – ответил я искренне. – У тебя прекрасный голос. И на лютне превосходно… э-э… пальцами. Гибкие суставы, как у карманника, чуткий слух. В самом деле, очень хорошо.
Женщины смотрели блестящими глазами, что-то назревает, но пока еще не поняли, а менестрель продолжал всматриваться в мое лицо.
– Тогда… не понравилась сама баллада?
Я пожал плечами.
– Баллада как баллада. Вполне естественная для этого времени.
В его глазах блеснуло удивление.
– Это как?
– Люди мельчают, – сказал я, – а у мелких людей мелкие интересы. Это только в героическую эпоху: сперва думай о Родине, а потом о себе… Но та эпоха прошла, ты очень хорошо и умело показываешь ту грань, на которой балансировал твой рыцарь. У него был выбор: остаться в прежнем мире или перейти в этот, современный. Он решился перейти в современный, когда близость к женщине оценивается выше, чем близость к Отечеству.
