Книга Главная роль Веры Холодной, страница 34. Автор книги Виктор Полонский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Главная роль Веры Холодной»

Cтраница 34

Старость сильно пугала, не столько самими переменами к худшему, сколько неотвратимостью этих перемен. Но человеку многое дано, и со старостью со временем тоже можно побороться. Успешно. У Веры перед глазами был сравнительный пример – мать и тетя Лена. Мать после смерти отца совершенно перестала следить за собой и совершенно не задумывалась о том, как она выглядит. Неряхой, конечно, не ходила, но одевалась просто, к лицу или не к лицу ей тот или иной наряд, не разбирала, про парфюмерию забыла напрочь, даже не пудрилась, и вообще стала совершеннейшей старушкой. До того дошло, что ее стали принимать за младшую сестру бабушки. Дело не в том, что жили скромно и денег не хватало. Можно ведь и пудру недорогую купить, и платье сшить тоже недорогое, но такое, чтобы модное и по фигуре, особенно если шьешь сама. Дело во внутреннем стержне, который поддерживает человека. Отец умер – и будто чья-то рука вынула из матери этот стержень. Проиграла мать битву со своим горем. А вот тетя Лена, Елена Константиновна Лешковская, актриса Малого театра, – молодец. Если разобраться, то ее жизнь, которую многие (в том числе и мать) считают счастливой, совершенно не удалась. Любовь, настоящую любовь, тетя Лена так и не встретила. Детей у нее нет. Служит она в одном из лучших театров России, но актерская карьера оставляет желать лучшего. Многое из того, что хотелось сыграть, сыграть не удалось и примой вроде Комиссаржевской актриса Лешковская не стала. А ей так хотелось быть самой-самой-самой, это порой даже в разговоре проскальзывает. Искусство отличается от ремесла тем, что в ремесле можно держаться золотой середины и быть счастливым, а в искусстве для счастья непременно надо достичь сияющих вершин, иначе никак. Так что горя и у тети Лены хватает. Но она не поддается ни времени, ни невзгодам. Следит за собой, одевается как нужно, пусть и не роскошно, но с большим вкусом, моцион ежедневно совершает, маски косметические на лицо накладывает, особенно любит из тертого огурца, утверждает, что лучшего средства от морщин не существует. И главное, главное – держится она победительно. Голова высоко, взгляд живой, походка твердая. В следующем году ей пятьдесят лет стукнет (целых полвека, подумать только!), а на вид больше тридцати не дашь. Нет, лучше вообще не стареть, а если и стареть, то так, как тетя Лена!

С Дворцовой площади Вера отправилась на вокзал, где купила билет на вечерний курьерский поезд, отправила телеграмму Владимиру с извещением, что доехала благополучно и вернется уже завтра, после чего стала думать насчет того, как ей провести восемь часов, оставшихся до отхода поезда. Хотелось принять ванну и переодеться, поэтому с вокзала Вера отправилась в гостиницу «Европейская», где сняла до вечера самый скромный из свободных номеров, тем не менее обошедшийся ей в бешеные деньги – двенадцать рублей, и это еще со скидкой! Но зато гостиница в самом центре, на Невском проспекте, в номере есть огромная ванна, горячая вода и можно заказать завтрак, то есть уже не завтрак, а обед, прямо в номер. Позавтракать по прибытии Вера не успела, потому что тогда ей есть совсем не хотелось, так торопилась встретиться с Ерандаковым.

После обеда захотелось немножко отдохнуть, но Вера переборола дремоту и поспешила выйти на улицу. Какой смысл спать днем в гостинице? Выспаться она успеет и в поезде, на обратном пути, а когда еще представится случай погулять по Петербургу? Вере хотелось не столько погулять, сколько побывать в одном заведении, расположенном совсем рядом с гостиницей (собственно, почему «Европейская», несмотря на свою дороговизну, была выбрана еще в Москве). Заведение называлось необычно – кабаре «Бродячая собака», и было это кабаре не простым, а литературно-артистическим. Открылось оно совсем недавно, в канун нынешнего года, но уже успело прославиться не только в Петербурге, но и в Москве. Публика начинала съезжаться сюда ближе к полуночи, но Вера к этому времени будет уже в поезде, так почему бы ей не побывать там днем. Хотя бы посмотреть на расписные стены, о которых столько говорилось в газетах, прочувствовать атмосферу, одним словом – приобщиться. Интересно же. Тем более что вечером сюда и не попадешь, одних завсегдатаев пускают, а днем можно.

Увы, даже стен Вера не увидела, потому что кабаре было закрыто. Только вывеской полюбовалась (собака положила лапу на маску и зачем-то отвернулась в сторону) и зашла в кафе по соседству. Не хотелось уходить куда-то далеко от Михайловской площади. Здесь Вере нравилось. Как-то сразу ощущалось, чувствовалось, что находишься не где-нибудь, а в Петербурге. Дворец, в котором располагается Русский музей императора Александра III, Михайловский театр, здание Дворянского собрания… Немного портил впечатление электрический трамвай, казавшийся здесь совершенно неуместным, но настроение у Веры было хорошее, и она отнеслась к трамваю благосклонно-снисходительно, пусть себе шумит да звенит. Прогресс вообще дело шумное… Но нужное.

Неспешно попивая кофе, Вера вспоминала свое позавчерашнее посещение клуба железнодорожников. С Бутюгиным познакомиться не удалось, его там не было, но фамилия эта в разговорах прозвучала несколько раз. Срочный доклад, многозначительно сказал Жеравов, а после, к слову, дважды упомянул, что Бутюгин и дело знает, и разных удовольствий не чурается. А Луиза Францевна, взявшаяся опекать Веру, предостерегла ее в отношении Бутюгина.

– Это такой сердцеед! – закатив глаза, простонала она. – Будьте с ним осторожны, моя дорогая.

Сердцеед – это хорошо. Разных удовольствий не чурается – еще лучше. Вера заверила Луизу Францевну, что будет вести себя с Бутюгиным крайне осторожно. Луиза Францевна – прелесть. Немолодая, но такая наивная… Жеравов – тот поумнее. Смотрит с прищуром, словно хочет понять, с чего это соседка вдруг и в гости пригласить вздумала, и в клуб заявилась. Пусть себе прищуривается, скучно соседке, вот она и ищет чем бы развлечься.

Но Бутюгин неожиданно отошел на второй план, потому что в вышедшем на небольшую клубную сцену певце Крутицком Вера неожиданно узнала того самого мужчину из своего ялтинского видения. Как будто перенеслась из апреля двенадцатого года в декабрь десятого. Та же худощавая фигура, то же бледное лицо, те же запавшие и оттого кажущиеся бездонными глаза… Только вместо черного фрака свободное белое одеяние, нечто вроде балахона, и остроконечный колпак с загнутым вниз концом на голове – сценический образ. Но лицо то же самое, те же глаза, никакой ошибки быть не может…


Я встретил вас, прелестное виденье,

Мой нежный друг, надежда и печаль,

Моя мечта, мое недоуменье,

Вас потерять мне было бы так жаль…

Пел Крутицкий хорошо. Негромко, без пафоса и особого выражения, но проникновенно. Так, что хватало за душу и на глаза сами собой наворачивались слезы. Каждая песня – как маленький спектакль. Песня про женщину, потерявшую любимого… Песня про девочку-нищенку… Песня о разлуке… Песня о попугае, который умеет говорить «я вас люблю»… Когда Крутицкий закончил петь, Вера не выдержала и подошла к нему. Подошла – и поняла, что не знает, что ему сказать, и зачем понадобилось подходить, тоже не знает. Но Крутицкий уже смотрел на нее, смотрел ласково и немного устало (шутка ли, петь полтора часа без передышки!), поэтому надо было что-то сказать.

– У меня такое чувство, словно мы с вами давно знакомы! – выпалила Вера и тут же покраснела от смущения – лучше промолчать, чем сказать такую пошлую банальность.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация