Рукоять слегка дрогнула под пальцами. Словно меч просился на
волю. Только зачем он мне сейчас? Чтобы сложить камни поудобнее, перерубить
мечом замок и выбраться наружу?
Я даже засмеялся, сообразив, что это и есть первое
испытание. Тоже мне страх. Если бы я боялся не вернуться, я ушел бы
давным-давно. Еще из башни Летящих, где мне открылась Потаенная дверь.
Закрепив ножны на поясе и тихонько что-то насвистывая, я
пошел по коридору. Здесь было темнее, потому что факелы горели куда реже, но
видно было, что никаких ответвлений от коридора нет.
Коридор привел в комнату со стеклянной стеной. За стеной,
освещенная настольной лампой, была моя комната. За столом сидела мама.
– Это вранье, – сказал я сам себе. – Это испытание. Это
неправда.
Мама меня не слышала. И не видела, для нее стекло было
обычной стеной, оклеенной обоями. Она не плакала, и лицо у нее было спокойное.
Она перелистывала лежащий на столе альбом с фотокарточками. Наверное,
посмотрела в очередной раз, а теперь сидит и не знает, что ей делать…
И я вдруг понял: то, что показывает мне Меч, – правда. Мама
именно так и сидит… или сидела после того, как я исчез.
Я могу разбить стекло. И вернуться.
– Почему ты не могла так раньше… – бессвязно прошептал я. –
Мам, почему ты замечала меня, лишь когда я болел… или теперь, когда пропал…
Мама продолжала сидеть. И я вдруг понял, что правда кончилась.
Сейчас передо мной просто застывшая картинка, фотография. Моя мама давно бы уже
встала и пошла звонить подруге или готовить что-нибудь на кухне. Ее жизнь не
остановится, если я исчезну.
Но от этого почему-то страх лишь вырос. И я потянулся к Мечу
– разбить стеклянную стену, вбежать в комнату, к маме…
Стать не Крылатым, а просто мальчиком Данькой из седьмого
класса. Мне даже стало смешно. И я не коснулся Меча.
– Знаешь, – прошептал я, глядя сквозь стекло, – это раньше я
боялся, что ты меня разлюбишь или умрешь. А теперь понял: в жизни все
по-другому. Я бы все равно стал взрослым, только позже. И понял, что жить надо
самому. Я, наверное, плохой. Только так получилось, что я быстро вырос. Мам,
подожди, я еще вернусь.
Стекло стало мутнеть – передо мной оказалась просто каменная
стена. И узкий темный проход, в конце которого слабо горел свет. Я сделал
несколько шагов во тьму.
Было очень тихо. Коридор впереди казался нескончаемо длинным
и темным. Не выдержав, я взял Меч в руки и вошел во тьму. Клинок был холодным
даже сквозь кожаные ножны.
– Темнота – это ерунда, – громко сказал я. – Это не страшно.
И то, что я уже не маленький, – тоже. Ерунда…
– Тебе теперь все ерунда, сынок, – послышалось впереди. И я
замер.
– Папа? – Слова почему-то давались с трудом.
– Да, – прозвучало из темноты. – Удивительно, что ты меня не
забыл. Мать ты предал очень даже просто.
– Это ты ее предал, – прошептал я, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.
– Я не предавал, Даня. Это была наша жизнь. Взрослая. И тебе
ее не понять.
– Ты не можешь здесь быть, – сказал я и протянул руку.
Пальцы наткнулись на что-то мягкое и теплое. Папа всегда любил костюмы из
тонкой шерсти, он только их и носил. Но я отдернул пальцы, словно коснулся
змеи.
– Почему не могу? Мне все объяснили. Я даже знаю, что ты
здесь делаешь. Тебе хочется поиграть в войну, сынок?
– Нет, – прошептал я.
– Хочется. Ты всегда таким был. Тебе нравилось все ломать и
рушить с самого детства. Убегал из дома… лгал мне. Сколько я тебя ни наказывал,
это не помогало.
Я отступил на шаг. А папа продолжал:
– Хочешь знать, почему мы с мамой разошлись?
– Нет! – крикнул я. Но отец не слушал:
– Из-за тебя, Данька. Мать не захотела воспитать из тебя
нормального интеллигентного человека. Она потакала всем твоим капризам. Она
делала из тебя подлеца. Вот и добилась своего.
– Уходи! – крикнул я, прижимаясь спиной к стене. – Уходи!
Это все неправда!
– Правда. Ты же сам об этом думал, когда я ушел от вас. А
теперь готов прогнать еще раз.
Я молчал.
– Проблемы со слухом? – почти ласково спросил папа. –
Ничего, беседа у нас будет долгой. Может быть, еще не поздно сделать из тебя
человека. Я попробую. Все-таки ты мой сын. Я должен попытаться… Подойди ко мне.
– Ты знаешь, что у меня в руках?
– Догадываюсь, Даня. Но ты ничего не сделаешь. Я же твой
отец.
– Ты не он. Ты – самое плохое, что я о нем думаю.
– Не смеши меня, сынок. Ты помнишь, что я тебе всегда
говорил: проступок подлежит наказанию? Ты слишком многое натворил, и если я
сейчас тебя не остановлю…
– Выйди на свет, папа, – сказал я и вдруг почувствовал, как
исчезает страх. Отец замолчал.
– Ты боишься, папа? – спросил я. – Боишься? Чего? Света или
того, что я уже не помню твоего лица?
– Не пререкайся! – крикнула темнота. Но теперь страх был в
ее голосе.
– Ты помнишь, как наказывал меня, папа? Всегда по вечерам,
чтобы у меня была ночь на размышления. А может, ты просто чувствовал себя
сильнее и справедливее – в темноте? Что ты молчишь, папа?
Я уже шел по коридору, и за спиной был свет. Вслед мне
звучало что-то неразборчивое про маму, и про то, что я во всем виноват, и про
то, что я маленький фашист и убийца, который хочет побыстрее стать взрослым
негодяем. Но я уже вышел из коридора. В комнату, где было светло и откуда вел
еще один коридор – широкий, нестрашный. Спиной ко мне, вглядываясь в коридор,
стоял Лэн. В руках у него был Настоящий меч в ножнах. Я даже посмотрел на свои
руки – но и в них был тот же Меч.
– Ты настоящий или просто испытание? – спросил я. Лэн
мгновенно развернулся, и мне стало не по себе.
Лэн, кажется, был настоящим. Испуганный взгляд, волосы
взлохмачены. И смотрел он на меня так же, как я на него: «Ты настоящий или
нет?»
– Ты… ты Данька? – осторожно спросил Лэн.
– А ты Лэн?
Мы глупо смотрели друг на друга, потом Лэн неуверенно улыбнулся.
Сказал:
– Я-то настоящий.
– А откуда ты здесь взялся? – подозрительно спросил я.
– Оттуда же, – скосил вверх глаза Лэн. – Если Настоящий меч
может служить сразу многим… – Он не закончил.
– Здорово, – признался я. – Мне и в голову не пришло.
– А ты уже чего-нибудь испугался? – спросил Лэн.
