– Это твоя, – объяснила она, – днем будешь работать… где укажут, а на ночь постарайся закрываться на все засовы и никуда не выходи.
Она поясняла медленно и старательно, как слабо соображающему. Я кивал с тупым видом, не нужно женщин разочаровывать, рассматривал ее удивительное лицо с высоко вскинутыми бровями и настолько вздернутым носом, что он потянул с собой и верхнюю губу, из-за чего она стала вдвое толще и тоже приподнялась в верхней части. Примерно такая же губа у Франлии, только еще и губки бантиком, вспомнил я старое выражение, бровки домиком, губки напоминают именно этот ярко-красный праздничный бант или цветок, но больше всего – спелые черешни, теплые от солнца и до предела налитые сладким зовущим соком.
Брови вскинуты тоже потому, что некая сила все черты лица приподняла, из-за чего это выражение задиристости и капризности. Эдакая сочная простенькая дурочка, ведь курносые – все капризули, щечки полненькие, тугие, как спелые яблочки, волосы падают на плечи свободными волнами, не испорченные прической.
– Хорошо, – ответил я замедленно, так надо, я же соображаю туго, – а запираться зачем? Неужто здесь воруют?
– Дурак, – сказала она с отвращением.
– Дурак, – согласился я и посмотрел на нее честными глазами, – зато добрый.
– Но все равно… – произнесла она неуверенно.
– И честный, – добавил я. – А ты зачем меня обижаешь?
Она уставилась на меня удивленными глазами, что стали совсем круглыми, как у проснувшейся птички.
– Обижаю? Да ты не просто дурак, а еще и… Я забочусь о тебе! Тебе разве не объяснили?
– Нет, – пробормотал я тупенько, делая вид, что еще ничего не знаю.
– Это старый замок, – сказала она наставительно. – Не такой старый, как у Валленштейнов или Касселей, но зато здесь очень много творилось магии. Так что и сейчас в замке много всякого… Днем оно спит, а ночью выходит. Лучше не попадаться!
– Это нетрудно, – пообещал я. – Ночью я все равно сплю… А ты где спишь?
Она отрезала гневно:
– Это не твое дело!
– Прости, – сказал я поспешно. – Не знал, что наступаю на больную мозоль.
Она отвернулась и быстро пошла по коридору, виляя длинной юбкой, спина прямая, русые волосы заплетены в толстую косу. Я толкнул дверь, открылась тяжело, массивная. Я вошел в тесную комнатку, стены голые, на каменных блоках кое-где мох, толстый слой пыли на столе, на длинной широкой лавке, на полках.
На полках – огромная коллекция фигурок всевозможных чертей. Из дерева, стекла, металла, янтаря и различных смол. Больше всего, конечно, из дерева. Я сам однажды видел у одного умельца нечто подобное: он собирал в лесу всякого рода хитрые сучки, наплывы на деревьях, срезал, а дома только подправит чуть-чуть, и получается фигурка черта. Причем чем меньше он работал ножом, тем выше мастерство. Здесь важнее не вырезать фигурку черта, а рассмотреть ее уже готовую, ножичком же лишь, как говорится, выпустить ее на свободу.
Я смотрел внимательно, брата Кадфаэля эта чертиная коллекция привела бы в неистовство. Он вопил бы о логове дьявола, бросился бы ломать и крушить, а потом долго брызгал бы святой водой. Фигурки делались мастером, я вижу, как идут волоконца, дерево как бы само создавало такое, художник лишь высвобождал, коснувшись острием в одном-двух местах. Вообще-то, если честно, здоровое дерево не создает таких вот болезненных наростов, оно растет прямое, чистое, стройное…
Фигурки из металла отлиты очень тщательно, но литье предполагает массовый выпуск. Значит, спрос есть. Да, это не суровый Север. Здесь свободомыслие, если не сказать крепче.
Глава 12
Я оглянулся на дверь, первое желание отказаться от такой комнаты: мои эстетические и нравственные каноны… во как завернул!., не уживаются с поклонением или хотя бы даже заигрыванием с дьяволом. Я знаю, как часто начинается с простой фронды, детской жажды показать, продемонстрировать свою независимость, не замечая, что именно с такой демонстрации и начинается падение.
– Потерпим, – сказал я тихо, – сам же вещал, да так возвышенно, сэру Скотту насчет святого в бардаке…
Пришлось спуститься в людскую, где я удивил и повеселил всех, особенно женщин, когда запросил ведро с водой и тряпку побольше. Ладно, хорошо смеется тот, кто стреляет последним. Я глупо улыбался, кивал, но тряпку выбрал побольше, еще больше, и со всем хозяйством отправился наверх, где убрал пыль, а затем и вымыл стол, лавку, пол, а в конце концов и фигурки. Я просто убирал пыль, чтобы не глотать эту гадость, а не воздавал почести изображениям нечисти. Точно так же не топтал на Перевале облик Пречистой Девы, а просто шел по камню, где цветные пятна и линии…
По всем четырем стенам двумя непрерывными линиями цветными изразцами тянется простенький орнамент у пола и на высоте моей поднятой руки. После мокрой тряпки изразцы заиграли, заблистали всеми красками. Под верхней полосой на бледно-серых квадратах выложены картинки, грубо и не очень изящно, но я рассматривал так, словно здесь ключи к Царству Небесному.
Вот изображение чаши, просто чаши, ничего больше, а это неспроста, если учесть, что дальше изображены суровые рыцари в доспехах, лица злые, мечи обнажены, каждый на портрете показывает, что он опасен, лучше не подходи, а здесь чаша… Видимо, чаша Святого Грааля, а если так, то здесь влияние церкви было сильно, очень сильно. А теперь силы Тьмы и сатанизма медленно отвоевывают земли. Пока что их удерживает только Перевал. Армию не провести. Тьма старается создать по ту сторону Перевала пятую колонну и захватывать власть с ее помощью.
Я лег на лавку, забросил ладони за голову. К таинственной кладовке, где среди прочих сокровищ хранится Кристалл Огня – уже мой! – пока не приблизился и даже не знаю, где она, но по крайней мере леди Элинор оставила на время планы по захвату крепости, что уже хорошо. Сейчас наверняка перебирает в подземельях, как скупой Кощей над златом, выбирает то, чем заинтересовать чародея. Явно пытается найти ту грань, чтобы и обратить на себя внимание, и не показывать чужаку, что обладает чем-то действительно ценным настолько, чтобы он восхотел отнять у нее, слабой и беспомощной женщины. Надо бы как-то последить, куда она уходит надолго, чтобы туда же ночью…
В коридоре протопали ноги, кто-то ударил в дверь кулаком и крикнул:
– Дик!.. К хозяйке! Быстро!
– Фигаро здесь, – пробормотал я, – Фигаро там…
В самом деле, с третьего этажа на четвертый подниматься ближе и быстрее, кто бы подумал. Я взбежал, удивляясь, морща лоб над такой загадкой, вбежал в покои хозяйки, и тут челюсть сама отвисла, а дыхание вылетело, словно получил удар под ложечку: леди Элинор изволит в ночной сорочке лежать в постели, точнее, сидеть, положив под спинку огромную зеленую подушку, а в руках у нее не столько толстая, сколько огромная книга, переплет в половину столешницы. Одеяло укрывает до пояса, кровать великанская, есть место для стада жеребцов, во всяком случае справа смирно лежат в готовности еще две подушки, на каждой поместилась бы пара голов. Однако вместо жеребцов в постели разлеглись три кошки: толстые, наглые и настолько откормленные, что я сразу вспомнил, что кошки, которые едят «Вискас», – лучший корм для собак. Уж не египетские ли ночи меня ждут, мелькнула трусливо-обрадованная мысль. Вообще-то я тверд, как скала, но ежели меня потащат в постель силой, в смысле – укажут розовым пальчиком на место рядом, я-ж не посмею отказаться, ого-го, не посмею, еще как не посмею…
