Спина в самом деле целиком из чистейшего рубина, сквозь пурпур камня я смутно вижу прожилки на моей ладони, остальное тело блестит чистейшим золотом, хотя умом понимаю: настоящее золото – слишком мягкий металл, а в этом муравье чувствуется несокрушимость. Голова – настоящее произведение ювелирного искусства: блестящая, умело составленная из пяти пластин, причем одна на самом темечке, из нее выходят сяжки, сделанные с дивным изяществом и красотой, хотя я сразу заметил стилизацию – у всех муравьев они заканчиваются эдакими метелочками, а здесь все просто – прямые такие тугие спиральки, очень эффектные, с драгоценными камешками на кончиках, тоже рубинами.
Глаза муравья крупные, хотя и не чересчур, все-таки он не пчела и не стрекоза, горят красными огоньками, все тот же рубин, и еще три крохотных рубина на стебельке, что соединяет спину с золотым брюшком. Вообще вся голова, как только сейчас рассмотрел, это сплошной драгоценный камень, а золотые пластины хоть и покрывают его со всех сторон, но оставляют места по бокам для раздутых щек. Все верно, у муравьев в самом деле есть щеки, иногда весьма оттопыренные, да и вообще эта живая брошка сделана настолько точно, что я, с некоторой натугой порывшись в памяти, назвал бы его кампонотусом.
– Я тебя возьму с собой, – сказал я вслух и медленно, вдруг да у него сохранились рецепторы. – Не знаю, кто тебя потерял и как давно это было… но ты слишком драгоценная безделушка, чтобы оставить в лесу… Ты можешь замереть? Не двигаться?
Муравей настороженно шевелил сяжками, я потрогал его пальцем. Была бы коробочка, нет проблем, но если заверну в платок, то переломаю ему все шесть лап и сяжки. Ладно, попробую в листья, толстые и мясистые, как у лопуха, это что-то вроде ваты или пенопласта.
Деревья становятся беднее на листья, все больше засохших, словно шелкопряд пожрал зелень, да и ветки обломал, хотя на такую высоту и огр не дотянется. Даже трава беднее, суше, будто в степи под палящим солнцем. От деревьев тонкие тени падают мне навстречу, низко опущенные ветви пытаются ухватить за штаны.
Я шел без тропки, уши на макушке, ловлю шорох крыльев, крики мелких птиц, по коре дерева сухо стучат острые коготки белок, в траве иногда шелестят жабы, пожирая кузнечиков, что свадебными песнями пытаются подозвать молоденьких самочек. Ну, это знакомо, на такой зов редко приходит именно тот, кого ждешь, на кого надеешься и кому веришь…
Ноздри уловили запах зверя. Я некоторое время шел бездумно, пока не сообразил, что зверь не простой лесной, а лесостепоподмостный, и хотя здесь нет близко моста, но деревьев хватает. Тонкая струйка запаха тянется вон с той стороны, а там, судя по запахам дорожной пыли, перемолотой колесами в невесомую суспензию, схоронились в кустах несколько крепких мужчин.
Закрыв глаза, чтобы не мешали, я сосредоточился, мир стал зыбким, задвигался, все размывается, переплетается, странно и непривычно видеть то, что за деревьями, и не видеть в трех шагах, где голая проплешина, запахи просто плывут тонкими или широкими потоками. Шагах в полусотне в кустах расположилось не меньше десятка мужчин, я всмотрелся, вернее, внюхался, одиннадцать человек, все вооружены, но я только чувствую присутствие железа, однако оно не дает запахов, могущих оформиться в меч, топор или булаву.
Картинка есть, я медленно отступил и, стараясь не делать лишнего шума, пошел по широкой дуге, обходя опасных ребят. Хотя со мной ничего ценного, но вдруг да закурить попросят, лучше от греха подальше обойти, я же интеллигент, пусть эту зеленую братву местные ноттингемские шерифы вылавливают да вешают. Когда такое касается меня лично, то я хоть и убежденный гуманист, но за смертную казнь на месте.
Вообще-то здесь я, пожалуй, впервые в полной мере применю прием, придуманный еще на Каталаунском турнире. В смысле, что победа достанется легче, если в самом начале спора или драки показать слабому, что ты много сильнее, чем есть, а сильному – что много слабее. Проще говоря, опытный игрок не станет показывать сильную карту.
Конечно, это не совсем по-рыцарски, но я еще тот рыцарь. В смысле продвинутый рыцарь, что в первую очередь – не дурак. Рыцарственность показываю, когда у меня все четыре туза в руках, да еще и четыре в рукаве. А если их нет, как вот сейчас, то я знаю и другое правило: когда не помогает волчья шкура – надевай лисью.
Далеко впереди за деревьями блеснула водная гладь. Пахнуло свежестью, влагой, деревья остались за спиной, а передо мной распахнулось широкое чистое озеро со спокойной водой. Посреди озера – зеленый остров с небедными деревнями, ветряными мельницами и одной водяной, а на невысоком холме – замок.
Озеро не выглядит глубоким, так бы и пошел к замку вброд, закатав штаны до колен. По идеально ровной поверхности скользят, как по зеркалу, где отражается синее небо с белыми облачками, белые гуси. Или лебеди, кто разберет этих пернатых, я не ихтиолог, мне бы выучить, насколько джилль отличается от пинты, пинта от кварты, а кварта от галлона. Ну, что такое баррель – знаю, кто этого не знает? Даже помню, сколько стоило на прошлых торгах.
Под каждым гусем плывет перевернутый гусь антимира, и когда верхний изгибает длинную шею и сует голову в воду, нижний тоже сует навстречу, происходит аннигиляция, по воде скользит одна толстая задница в перьях.
Островок, понятно, приподнят в середке, так что светлая среди зелени дорога ведет к нему через самое широкое место острова. Тоже понятно, чтобы к гостям успели присмотреться и, если понадобится, пристреляться. Замок красиво отражается в темной поверхности, изображение даже не колеблется, абсолютно зеркальное отражение.
Я шел, держа взглядом этот мостик, трава шелестит в ногах, цепляется за мои стоптанные башмаки из сыромятной кожи. Настороженный слух уловил далекий перестук копыт, я пошарил взглядом, из-за высоких кустов вынырнуло на миг нечто пламенное, я не сразу сообразил, что это женские волосы. Еще через минуту дорожка там приподнялась, а кусты опустились, я увидел идущую мелкой неторопливой рысью лошадку, а на ней всадницу в голубом.
Женщина едет, явно заблудившись. В длинном богатом платье, на особом женском седле, когда сидят боком, ноги справа. Из-под длинного голубого платья видны только изящные носики сапожек из оранжевой кожи. На голове головной убор в виде непременной остроконечной пирамиды, когда со штыря красиво ниспадает серебристая ткань, закрывая затылок, плечи и всю спину.
Красные, как пламя, волосы легко треплет встречный ветерок, зеленая накидка прикрывает покатые плечи, руки в тонких коричневых перчатках небрежно держат украшенный желтыми висюльками широкий повод. Уздечка и вся конская сбруя в нефункциональных украшениях. Стремя слишком массивное и украшенное серебром, что тоже ни к чему, если бы на коне сидел мужчина.
Дорога сделала поворот, следуя изгибам леса, на всадницу упала тень от высоких деревьев. Я не успел разглядеть ее лицо, как из кустов выбежали одетые в лохмотья люди, загородили дорогу. Женщина натянула повод, испуганный конь поднялся на дыбы, попятился, однако шагах в десяти сзади из кустов выскочило еще человек пять, сразу ощетинились длинными самодельными копьями с обугленными для крепости, заостренными концами.
