– Интересно, что же он хотел…
Голос ее звучал глухо, мне показалось, что ей совсем не хочется говорить на эту тему, но не отвечать властной хозяйке себе дороже, я сказал дипломатично:
– Дык это же ясно, ваша милость!.. Вас он хотел. За то, чтобы пробраться к вам в постель, сколько бы рыцарей головы сложили!
Она грустно улыбнулась.
– Да, конечно-конечно. Но Кассель не тот человек, что ради женщины… гм… Это лет тридцать тому еще мог бы. А сейчас холоден и всегда трезв. Рассчитывает каждый шаг… Ты спишь с Франлией или Христиной?
Я не удивился вопросу, пожал плечами.
– Да, вроде бы ее так зовут. С Христиной.
Она сказала саркастически:
– Вот, даже имя едва запомнил! И что, ты стал бы ради нее ломать шею?
– Так я ж не благородный, – напомнил я. – Я нормальный, ваша милость.
Она сказала брезгливо:
– Кассель в молодости, как ты говоришь, был благородным, а сейчас стал нормальным. Нет, он понимает, что в постели мы все одинаковы, хоть каждая и считает себя самой сладкой и лакомой. Так что ради того, чтобы переспать со мной, он даже ногу в стремя не вставит. Значит, прощупывал…
– Да уж, – согласился я и посмотрел на нее, как на статую физкультурницы с веслом, – у вас есть что щупать.
Она вяло отмахнулась.
– Дурак. И чего я с тобой так разоткровенничалась? Наверное, потому, что слушаешь без страха. Я не вижу на твоем лице постоянного желания улизнуть, отвертеться, постараться прислать вместо себя кого-нибудь другого. Видать, вы там в свернутом королевстве живете с господами из замка в мире.
– Они для нас как родители, – объяснил я. – Бывают строгими, но всегда справедливы! Мы же видим, не тупые.
Она помолчала, словно прикидывала, бывала ли хоть раз справедливой с челядью или же страшатся только по дури. Я услышал тяжелый вздох, она поднялась во весь рост, блестящая, как облитая прозрачным клеем. Мне на миг показалось, что она то ли из ртути, то ли из жидкого железа, что может принимать любую форму, но тут она повернулась в мою сторону, я вздрогнул от жесткого взгляда.
– Разве можно быть всегда справедливым? Да и по-разному понимают справедливость…
Не дура, мелькнула мысль, и потому я сделал глупое лицо и еще больше раскрыл рот. Она не двигалась, я принялся промакивать ее тугое тело, где-то вытер без всяких церемоний, прижимая полотенце плотно, собирая крупные капли. Она следила за мной и моими движениями очень настороженно, я наконец убрал воду с ее лодыжек, она кивнула и переступила через край лохани.
– Разве ты не заметил, – произнесла она ровным голосом, – что лорд Кассель что-то недоговаривал?
– Вы оба недоговаривали, – ответил я честно. – Я мало что понял, я ж человек простой, но вы оба торговались и, как мне показалось, оба знали, что ничего не получите.
Она взглянула мне в лицо. В ее глазах почудилась насмешка.
– Ты хоть и простой, но не дурак. Мы знали, что ничего не получим, но оба… надеялись.
– Все время надеялись? – спросил я.
Она поняла, что я имел в виду, злая улыбка искривила ее полные губы.
– Да, пожалуй, никогда не забывались.
– Тяжело быть благородным, – посочувствовал я.
– Иногда – противно, – сказала она.
Между ее сдвинутых бровей иногда с сухим треском проскакивала короткая искорка, а будь расстояние между ними шире – блистала бы грозная молния. Я помалкивал, устрашенный, она прошла к брошенному халату, я забежал вперед, подхватил и, картинно растопырив, подал ей так, что ей оставалось только повернуться спиной и сунуть руки в рукава.
Довольная улыбка промелькнула на ее лице.
– Да, нравы в вашем королевстве отличаются, отличаются…
– Дык мы простые, – согласился я, – это вы все здесь такие сложные, нервные, раздражительные, дерганые…
Она рассматривала меня с интересом.
– Даже Христина?
Я развел руками.
– Да Христина как раз простая, как молодая корова, и хорошо. Женщина ведь должна уметь что? Первое – лежать, второе – молча. Христина все это умеет, а что еще от нее надо? Это вот вы не женщина…
Она вскинула брови, глаза стали удивленными.
– Да?.. Нет-нет, останься. Мне нужно кое-что решить, а ты годишься как раз для этого… постучать в дурака.
Я поклонился с самым смиренным видом.
– Вы не ошиблись, ваша милость. Я именно тот дурак, которому можете рассказывать все. Я все равно ничего не пойму, но от меня может рикошетом отскочить очень умная мысль. Если не поранитесь, хватайте на лету!
Глава 5
Жизненные наблюдения показывают, что иногда женщина злится на одного мужчину, а мстит всем остальным. Я не знаю, чем мужчины обидели леди Элинор, или кто-то один ее обидел, но у меня стойкое ощущение, что она мстит им всем разом. Это, конечно, не касается черни, там нет ни мужчин, ни женщин, простой люд и есть простой люд, а вот лорд Кассель, лорд Лангедок, лорды других земель в герцогстве – все, по ее интонации, выглядят соперниками, их непременно нужно согнуть, наклонить, подчинить, заставить выполнять свою волю.
Имя герцога Готфрида ни разу не упоминалось, но я чувствовал по каким-то неясным намекам, что он как раз и стоит во главе угла. И даже не потому, что его крепость закрывает выход из «зеленого клина». Чем-то насолил когда-то очень сильно, насолил, а женщины – животные злобные. Это в стихах да в песнях им приписываем милосердие и кротость, на самом же деле куда безопаснее обидеть сто голодных крокодилов, чем одну женщину…
Я смотрел на нее преданно, всегда готовый поклониться, а она погладила кошку на подоконнике, бросила ей пару слов, кошка опрометью ринулась в дыру под дверью, а через пару минут в комнату вошла с нагруженным подносом Малина. Повинуясь взгляду волшебницы, торопливо перегрузила на стол несколько тарелок, по большей части со сдобными пирогами, и только на одной с блестящим брюхом и выпуклой грудью откормленная курица, от нее пахнуло жаром, а коричневая с пупырышками кожа шипит и пузырится мельчайшими капельками сладкого сока. Вместо гарнира курица обложена со всех сторон мелкими, в мизинец размером и такими же по толщине, трубочками пирожков. Хотя их обжаривали со всех сторон, но у всех есть светлое брюшко и блестящая коричневая корочка.
Мадина поставила кувшин, две чаши и поспешно ушмыгнула, не осмелившись поднять глаз на повелительницу или ее гостя.
Леди Элинор взялась за кувшин, темно-красная струя хлынула в чашу. Проделала так привычно, что мне стало ясно: слуг допускает прислуживать только в торжественных случаях, когда что-то надо демонстрировать гостям, а когда одна, то вот так все сама, все сама…
Она в задумчивости отрезала кусок пирога и медленно жевала, запивая вином. Когда темно-красная жидкость осталась на дне, я взял кувшин и, прежде чем она успела отдернуть руку, налил в чашу еще.
