– Ну, – сказала она в затруднении, – да-да, все правильно… Кстати, ты садись, садись. Бери, ешь.
Я медленно сел и благовоспитанно сложил руки на коленях. Она взглядом указала на курицу, я взял нож и разрезал, глаза волшебницы следили за каждым моим движением.
– Как, нравится?
Я пробормотал:
– Еще не знаю. Но так… красиво.
– У вас готовят так?
– Почти, – ответил я. – Мужчины не очень разбираются, что едят, ваша милость. Нам лишь бы побольше.
– Понятно, – ответила она. – Это везде так. А вино пьете?
– Кто ж его не пьет? – удивился я. – Разве только те, кто пьет водку или коньяк?
Она переспросила:
– Коньяк? Что это?
Разделанная курица медленно остывала, а я рассказывал о коньяке, водке, джине, виски, рассказал про грог и глинтвейн, про коктейли, курица перестала исходить сладким паром, но и леди Элинор, заслушавшись, держала в ладони надкушенный пирог, глаза блестят, ноздри раздуваются. Наконец, когда я решил, что хватит, она выдохнула с шумом:
– Я так и подозревала, что ваше королевство свернулось еще до последней Войны Магов!
Я пробормотал:
– Все враки, ваша милость! Никакой войны у нас отродясь не было.
– Да-да, – сказала она. – Ты ешь, ешь.
Я уже свободнее управлялся с курицей, заедал хрустящими пирожками. Если я из такого свернутого, что вообще довоенное, то ничего страшного, если в моем поведении будет больше отличий, чем я допускал раньше.
– Очень вкусно, – признал я. – Наверное, не уступает тому, что создается волшебством?
Она покачала головой.
– Глупо создавать волшебством то, что может сделать любая кухарка.
Насытившись, она откинулась на спинку кресла, кукольное личико стало задумчивым. Я моментально бросил жрать и отодвинулся от стола, мол, и мы знаем хорошие манеры. Она пребывала в задумчивости, затем ее взор обратился ко мне, на лице проступило новое выражение.
Очень медленно распахнула халат, одна половина задержалась на плече, вторая сползла до локтя. На меня взглянули в упор два алых кружка, которые принято сравнивать с бутонами розы, но мне кончики больше показались созревшими ягодами земляники. Или клубники, только мелковатой. Но сочной. Да, очень сочной.
Она смотрела на меня с интересом, опустила и с другого плеча, я смотрел не то чтобы бесстрастно, это будет оскорбительно, но со сдержанным восхищением посетителя художественной выставки, где выражать эмоции принято, однако не так, как на футболе, a piano, piano.
– И что скажешь? – спросила она.
Я кивнул:
– Очень хорошая фигура. Просто великолепная. Чувствуется, что вы за ней следите. Прекрасные пропорции! Думаю, что к тому генетическому материалу, который вам передали родители, вы еще и своих усилий добавили… Хорошая спортивная и вместе с тем весьма эротичная грудь, плоский живот… однако с тонким слоем жирка в нужных местах, хорошая кожа… чувствуется, что вы не совсем прячетесь от солнца, как остальные дуры. Да, отличная фигура.
На ее лице проступило озадаченное выражение. В глазах мелькнула неуверенность, она скосила глаза на свою великолепную грудь, подняла взгляд на меня уже с недоумением.
– И что… это все?
– Э-э… шея у вас тоже хорошая, – сказал я с объективностью спортсмена. – Ключицы хорошо расположены. Чувствуется, что рахитом вы не страдали, а ведь это бич больших городов!.. Впрочем, больших городов здесь еще нет.
Она не отводила от меня взгляда.
– И это все?.. Действительно все? Я имею в виду, ты можешь сказать только такое?
Я развел руками:
– Ваша милость, а что я должен сказать еще?
Она покачала головой:
– Не знаю, но я меньше всего ожидала такие… речи. Перед тобой – обнаженная женщина. Голая, если ты не знаешь, что такое обнаженная. А ты смотришь бараньими глазами и сообщаешь. мне, что у меня, видите ли, неплохая грудь. И живот плоский.
Я возразил:
– А что я мог сказать еще? Ног еще не видно. Правда, я их видел, но боюсь ошибиться.
Она хмуро усмехнулась:
– Показать?
– Это уж если сами изволите, – ответил я дипломатично. – Кого интересует мое мнение? Хотите – покажете, хотите – нет.
Она подумала, кивнула, все еше не отводя от меня взгляда:
– Ты прав, прав. Правда, излишне осторожен… не вижу в тебе мужской бесшабашности, но бесшабашность уже видела часто, вернее, только ее и вижу, а вот такое отношение… очень интересно.
Халат она не стала ни сбрасывать, ни поднимать на плечи, а просто села в кресло, подмостив его у поясницы, и накрыла полами бедра. Великолепная грудь молодой, хорошо развитой девушки смотрит на меня без всякого вызова. Это у леди Бабетты смотрела бы с вызовом и просилась бы в ладони, а эта смотрит… с интересом, но не более. Как и ее хозяйка.
– Дык вы ж с благородными общаетесь, – ответил я скромно, – а я человек простой. Нам надлежит быть осторожными.
Она отмахнулась:
– Я общалась со всяким народом. Даже с разбойниками. Все ведут себя одинаково. Скажем… по-мужски.
Я проговорил смиренно:
– Они как хотят, а мне зачем неприятности?
Она поморщилась:
– Какие-то речи у тебя старческие. Тебе сколько лет?
– Я из старой деревни, – сообщил я. – У нас и дети уже старые, потому что ничего не меняется. Вы ж сами сказали, что мы еще довоенные. Это, конечно, дурость, но если вы так сказали, то так оно и есть. Господам нужно верить, на этом стоит мир. Но если я правильно вас понял, то… ваша милость, у всех мужчин разные вкусы. Если вы стараетесь его заинтересовать собой, то… может быть…
Она не сводила с меня испытующего взгляда.
– Кого заинтересовать?
– Чародея, кого же еще, – удивился я. – Не этого же барона! Этих касселей у вас как собак нерезаных. А вот чародей – крупная рыба.
Слабая улыбка проступила на ее губах.
– Ты дурак и… но иногда соображаешь. Раз уж начал, договаривай.
Я сказал еще осторожнее, добавив в голос трусливости:
– Вам надо предложить ему то, что он хочет, а не то, что… есть.
Она спросила с недоверием:
– Это как?
Я сказал виновато:
– Прошу прощения, но это как на базаре. Когда я хочу продать козу, я не рассказываю, какая она есть, а говорю то, что хочет услышать покупатель. Мол, и молодая, и молока много дает, и ест мало, и не бодается… Рыночные отношения, ваша милость!
Она покачала головой.
