Он кивнул мне на свободное место за столом, кто-то поставил передо мной чистую миску. Огромная поварешка с одного раза заполнила ее до краев, мощный аромат ударил в ноздри, я поспешно зачерпнул, попробовал, мелькнула предательская мысль, что ради такого обеда стоило замку сменить хозяина. Мужик оказался дивным поваром, уж не знаю, как он готовил мясо и какие корешки добавлял, но я съел еще и попросил добавки. Мужик заулыбался, довольный, налил мне снова, но прогудел предостерегающе:
– Слишком не наливайся, не наливайся… Оставь место для мяса по-бургундски.
– Не могу, – ответил я чистосердечно, – очень вкусно. Не могу удержаться.
Он улыбнулся шире, прогудел:
– Меня зовут Ихтиар. Когда захочешь перекусить между обедом и ужином – забегай.
– Спасибо, – ответил я. – Хотя вроде бы и совестно, но не утерплю. Тут за одни такие запахи должны платить большие деньги!
Остальные довольно посмеивались, гордые и за своего Ихтиара, они-то каждый день наслаждаются его кухней, уже привыкли, иногда и нос воротят, а по новичку видно, что они пируют не хуже господ с верхних этажей.
Один из новеньких, худой и жилистый мужик, очень похожий на Ипполита, только не лысый, огляделся по сторонам и сказал заговорщицки:
– А вы знаете, что еще не весь замок захвачен?
Вокруг загудели голоса, кто-то сказал сердито:
– Что за дурь? Господин Лангедок уже и пир велел устроить…
– Я говорю вам, что одна башенка еще в их руках!.. Самая высокая, там малая комнатка для стражи, так вот там заперлись какие-то отчаянные и все еще отбиваются! Господин Лангедок велел не тратить людей, а выставить охрану внизу. Если те не подохнут от жажды, то спустятся вниз, а тут их и порубят…
Голоса зашумели громче, но вскоре все сошлись во мнении, что те, наверху, все равно обречены. Вряд ли они захватили с собой еды и питья, а на такой жаре, когда башенка накаляется в полдень под знойным солнцем, жажда начнет изводить уже на другой день. Но как только спустятся вниз, их можно вообще просто расстрелять из луков и арбалетов, не рискуя потерять хоть одного человека.
На заре человечества, когда обезьяна взяла в руки палку, остальные обезьяны начали трудиться. Обезьяна с палкой стала феодалом. Потом заставила остальных обезьян выстроить ей замок, назвалась сеньором, остальным же обезьянам пообещала крышу от других обезьян с палками. Это, кстати, устраивало и обезьян без палок: пусть синяки и ссадины, а то и переломы достаются этой обезьяне в замке. Ее могут вообще убить, а вот им все равно, какую обезьяну с палкой кормить.
Челядины, как и муравьи, переселенные из одного муравейника в другой, тут же занялись своим прежним делом с таким тупым равнодушием и спокойствием, словно и не покидали прежний муравейник. Женщины из прежнего состава уцелели все, сейчас влились в прибывших с таким же спокойствием и предопределенностью, как будто ничего не случилось. На самом же деле уцелели бы даже мужчины, если бы сдуру и от излишнего усердия не схватились за оружие, желая заслужить похвалу хозяйки.
Словом, жизнь уже к вечеру, да что там к вечеру – во второй половине дня уже течет так, словно всегда здесь трудились и хлопотали эти люди, всегда на башенке высматривали гостей часовые, разве что из ворот конюшни выводили одного за другим горячих коней, гонцы мчались к уже расколдованному мосту, чтобы достигнуть самых дальних лордов «зеленого клина» и пригласить на пир в честь взятия замка проклятой волшебницы.
Чтобы не запрягли в работу, я с самым что ни есть целеустремленным видом ходил по замку, изображая очень занятого и спешащего по делам, иногда брал на плечо какую-нибудь штуковину и делал вид, что несу по чьему-то указанию. В неразберихе первых дней сойдет, это потом меня присобачат к какой-нибудь постоянной работе, хрен голову поднимешь к небу, сейчас же я и без всякого исчезничества исчезник…
Слушая обрывки разговоров, сделал вывод, что в той самой высокой башенке забаррикадировались трое или четверо воинов. Судя по тому, что маленького лорда отыскать не удалось, хотя перерыли весь замок, он тоже там в башне с последними защитниками. Несколько попыток прорваться на волне первого успеха закончились неудачей: по узкой винтовой лесенке можно подниматься только по одному, к тому же спираль против часовой стрелки, к стене прижимаешься правым плечом и локтем, ну никак не размахнешься, в то время как защищающийся легко бьет с правой.
После того как трижды лестница оказалась залита кровью, а изрубленные скатывались по ступенькам, образовав стонущий и барахтающийся вал, Лангедок выставил в коридоре надежную охрану и сказал, что, если там наверху хотят сдохнуть от голода и жажды, он мешать не будет. А вообще он советует им там перерезать себе глотки, все равно их здесь ждет кровавая баня.
И вот уже весь день они защищают свою башенку, свое пространство, состоящее из одной маленькой комнатки под самой крышей. Стражи, которые от скуки начали играть в кости, время от времени поднимают шум, бряцают оружием, мол, мы не спим, пусть и те гады вверху не спят, готовятся отражать атаку.
Я прикидывал, кто бы это мог быть, по моим раскладкам получалось, что уцелели самые стойкие и умелые: Винченц и Адальберт, их нет среди убитых, а также двое-трое из челяди, которых я так и не обнаружил. Жаль, если Раймон или Лавор погибли, но, возможно, просто сбежали в села: не дело сражаться, когда уже все захвачено, их прямой долг – кормить и обслуживать господ, кто бы ими ни оказался.
Весь день я выказывал усердие и преданность, таскал взад-вперед тяжелые мешки, выносил из замка и бросал в костер обломки побитой мебели, впрягался в телеги и перетаскивал их, не запрягая коней, в более удобные места, что вызывало одобрительные выкрики лангедокцев. К вечеру прибыла новая партия челяди из усадьбы сыновей Лангедока, у его старших сынов усадьбы так далеко одна от другой, что челядины знакомились только здесь. Прибывшие принимали меня за своего, а когда узнали, что я единственный уцелевший из челяди прежней хозяйки и как именно уцелевший, прониклись ко мне сочувствием и симпатией.
Я помогал сортировать доспехи и оружие, собранные с убитых, почти все можно поправить в кузнице и снова носить, кое-что нуждается в умелой работе оружейника, и совсем мало такого, что годится только на перековку в подковы или железо для хозяйства, как вдруг услышал знакомый голос. Потихоньку оглянулся, оторопел.
С коня слезает худой человек в богатой одежде. На земле он снял шляпу, на солнце блеснул голый, как колено, череп. Уши большие и мясистые, и по этим ушам я наконец вспомнил этого человека, которого уж никак не ожидал увидеть: Джулиан Дейз, кастелян крепости Валленштейнов, подлый предатель, что передавал все секреты леди Элинор!
Я поспешно уронил голову, чтобы не видеть его морщинистого лица с крохотным старушечьим ртом и чтобы он не увидел моего. Осталось впечатление, что мешки под глазами в три ряда стали еще темнее, а сеть крупных и мелких морщин – глубже, как иллюстрация, что нелегка жизнь двойного агента, а в этом случае так и вовсе тройного.
