— Нет, — ответил Даер.
— Ну, больше мне ничего и не нужно. — Сказал он это, похоже, с облегчением; Даер сообщил ему об англичанке. — Я этим завтра займусь. А вы можете уже и закрываться. Уже десять минут седьмого. — Он помолчал. — Вообще-то, лучше, если вы пойдете. Как только соберетесь. Только внимательней с дверной щеколдой.
— Хорошо.
— Доброй ночи.
— Что такое? Что такое? — бормотал Даер, надевая плащ. Он выключил свет и вышел в коридор, захлопнул дверь и с силой ее толкнул для проверки.
В кондитерской внизу он остановился уточнить, как дойти до бара «Фаро». Видя, как он подходит к стойке, хозяйка любезно приветствовала его.
— Guten Abend,
[51]
— сказала она и несколько опешила, когда он заговорил с ней по-английски. Но она все поняла и подробно описала, как дойти, добавив, что ходу отсюда всего минута.
Бар он нашел легко. То было очень маленькое заведение, запруженное людьми, по большей части, похоже, знавшими друг друга: между столиками часто перекрикивались. Поскольку места у самой стойки не было — даже тем, кто уже был в баре, — а все столики заняты, Даер сел на скамью в оконной нише и стал ждать, когда освободится столик. Две девушки-испанки, смущенные в своих парижских модельных платьях и с длинными серьгами, стиравшими все остатки шика с их одежды, вошли и подсели к нему на скамью. За столиком перед ним сидела французская пара, пила «Бакарди». Слева от него — две несколько суровые с виду английские дамы средних лет, а справа и немного дальше столик обсели американцы, которые то и дело вставали и ходили к стойке общаться с теми, кому удалось там зацепиться. В дальнем углу за крохотным пианино сидела маленькая очкастая женщина, пела по-немецки. Ее никто не слушал. Даеру место вполне понравилось; ему оно казалось определенно шикарным, но не чопорным, и стало интересно, почему маркиза сказала, что Уилкокса сюда и калачом не заманишь.
— Y pensábamos irnos a Sevilla para la Semana Santa…
— Ay, quéhermoso!
[52]
— Господи, Хэрри, ну ты его и выхлестал!
— Alors, tu ne te décides pas? Mais tu es marrante, toi!
[53]
— Полагаю, она до ужаса несчастна, что приходится возвращаться в Лондон в такое время года.
Женщина за пианино пела:
— Wunderschön muss deine Liebe sein.
[54]
— Y por fin nos quedamos aquí.
— Ay, que lástima!
[55]
— Ne t’en fais pas pour moi.
[56]
— Эй, официант! То же самое, всем.
Он подождал, заказал виски, выпил, ждал дальше. Женщина спела несколько старых песен Дитрих.
[57]
Их никто не услышал. Настала четверть восьмого; скорей бы она пришла, думал он. Американцы напивались. Кто-то заорал:
— Смотри у меня, ублюдок тупой! — И на плиточном полу хрястнул стакан.
Дамы-англичанки поднялись, расплатились и вышли. Даер решил, что они подгадали свой уход так, чтобы продемонстрировать неодобрение. Две девушки-испанки заметили пустой столик и, собрав вещи, двинулись к нему, но, когда добрались, за ним на одном из стульев уже сидел Даер.
— Я жду даму, — объяснил он, не добавив, что в бар он все равно пришел раньше них.
Они даже не потрудились на него взглянуть, всю свою энергию пустив на выражение крайнего отвращения. Вот разбился еще стакан. Женщина в углу заиграла «Боже, благослови Америку»,
[58]
без сомнений — с сатирическим намерением. Один американец услышал и очень громко принялся подпевать. Даер поднял голову: у столика стояла маркиза де Вальверде, в линялых синих брючках и замшевой куртке.
— Не вставайте, — распорядилась она, когда он торопливо вскочил. — Ça va?
[59]
— окликнула она кого-то за другим столиком.
Даер посмотрел на нее: она казалась не такой внушительной, как накануне ночью. Быть может, потому, что не накрашена, подумал он, но ошибся. Ее макияж для улицы был еще тщательнее, чем тот, что она накладывала по вечерам. Он просто не бросался в глаза. Теперь она была вся сплошь теплота и обаяние.
— Сказать вам не могу, до чего, по-моему, вы любезны, — сказала она, когда у нее в руке появился виски с содовой. — В наши дни так мало мужчин остались поистине добры. Помню своего отца — он говаривал, что понятие о благородстве быстро исчезает с лица земли. Я тогда не понимала, о чем он, конечно, но теперь знаю, и, боже мой, как же я с ним согласна от всей души! А благородство и доброта идут рука об руку. Вы можете быть не благородны — кто знает? — но определенно нельзя отрицать, что с вашей стороны было чертовски любезно все бросить и встретиться со мной, когда я предупредила вас заранее, что ожидаю от вас услуги.
Он не отрывал от нее взгляда. Она была слишком стара, вот и все. Время от времени в череде постоянно меняющихся выражений, принимаемых ее изменчивыми чертами, проскальзывало мертвое мгновенье, когда он видел под ними недвижное, застывшее разочарование возраста. У него мороз шел по коже. Он думал о соответствии тела и кожи у Хадижи, говоря себе, что это едва ли справедливо; девушке было не больше шестнадцати. И все же вот факты. Он рассматривал, чем это компенсируют натура и светская утонченность, но многого ли они стоят на самом деле? Он склонялся к тому, что нет — в таких случаях. «Тут не пройдет», — думал он. А может, и да, если вольет в себя много выпивки. Но к чему стараться? Ему было непонятно, с чего вообще такая мысль ему явилась. Нет причин думать, что ей в голову она тоже пришла, вообще-то, только он был уверен, что пришла.
Услуга оказалась до нелепости простой, решил он. Ему просто следовало заполнить от ее имени некий бланк; таких в конторе он найдет во множестве. Его требовалось отправить вместе с письмом на бумаге агентства секретарю отеля «Мамуниа» в Марракеше, и в нем бы говорилось, что бронь некой мадам Уэрт на двадцатое января отменена, а номер вместо нее следует забронировать на имя маркизы де Вальверде. После чего ему надлежало отправить ей копию заполненного бланка.
