— Cientocuarenta. Mire.
[94]
— Он показывал ему бумажку.
С ощущением, словно берет огромный вес, Даер поднял взгляд и увидел написанные на ней цифры, одновременно сознавая, что внутри у него происходит громадный и неодолимый переворот.
— А? — сказал он; Шокрон написал «140». — Ладно.
— Одна минута, — сказал Шокрон; он встал, взял коробку с деньгами и вышел в соседнюю комнату, закрыв за собой дверь.
Даер не шевелился. Он смотрел в окно на стену здания напротив. Сотрясение успокаивалось; основные слои сместились, и новые места их казались удобнее. Как будто бы убралось что-то на линии его зрения, нечто, бывшее препятствием для постижения того, как изменить наружную сцену. Но он не доверял всей этой серии личных переживаний, что навязались ему после того, как он сюда пришел. Он привык к долгим отрезкам невыносимой скуки, перемежавшимся небольшими кризисами отвращения; эти жестокие возмущения у него внутри не казались частью его жизни. Они скорее принадлежали этому бессмысленному месту, где он был. И все же, если это место намерено так на него влиять, лучше ему привыкнуть к воздействиям и научиться с ними справляться.
Вернувшись, Шокрон вынес с собой коробку, но теперь купюры были меньше, буровато-зеленые, фиолетовые, и их было не так много. Он поставил коробку на стол и, не садясь, написал в своем блокноте так, чтобы Даер видел: 1260 @ 1000п.
— Считай, — сказал он.
Заняло долго, хотя большинство купюр были новые и хрусткие.
Ну, это прекрасно, подумал он, когда закончил. Двадцать пять тысяч двести долларов или около того, и никто тебя не остановит. Просто выходишь. Он посмотрел в лицо Шокрону — с любопытством, секунду. Никто, кроме Уилкокса. Это правда. И Уилкокс один — не Уилкокс с полицией. Ей-богу, ну и положение, подумал он. Сыграть чуть ли не стоит, просто на слабо́.
Он не обратил большого внимания на рукопожатие Шокрона и крутую лестницу, ведшую вниз на улицу. Медленно бредя, толкаемый водоносами и пожилыми еврейками в платках с бахромой, он не сводил глаз с мостовой, не думая. Но он ощущал глянцевую бумагу на коробке и знал, что Шокрон завернул ее аккуратно, что она снова — сверток из «Галерей Лафайетт». Он прошел под высокой аркой, где марокканцы торговали бананами и посудой из толстого стекла; слева он узнал кафе Тами.
Когда он заглянул в двери, радио не играло. В кафе было темно, и у него создалось впечатление, что внутри практически никого нет.
— Quiere algo?
[95]
— сказал кауаджи.
— Нет-нет.
Воздух был ароматен от дыма кифа. Кто-то схватил его за руку, мягко сжал ее. Он повернулся.
— Здравствуйте, — сказал Тами.
— Привет! — Почти как встреча со старым другом; он не знал почему, если не считать того, что был один весь день, казавшийся нескончаемым. — Не думал, что вы здесь будете.
— Я вам говорил, я всегда здесь.
— Зачем же вам дом тогда?
Тами скривился и сплюнул.
— Спать, когда другого места нет.
— А жена? Зачем вам тогда жена?
— То же самое. Садитесь. Выпейте стакан хорошего чаю.
— Не могу. Мне надо идти. — Он посмотрел на часы: было без четверти четыре. — Нужно быстро идти. — Прогулка до «Креди Фонсье» заняла бы минуты три, но он хотел добраться наверняка, пока там не закроют эту железную решетку.
— Идете вверх или вниз?
— На Соко-Чико.
— Пойду с вами.
— Ладно. — Он не хотел, чтобы Тами шел с ним, но этого никак не избежать, и все равно, подумал он, после они выпьют вместе.
На ходу Тами пренебрежительно смотрел на свои брюки, которые очень сильно измялись и были заляпаны жиром.
— Моя старая одежда, — заметил он, показав. — Очень старая. Для работы на лодке.
— О, вы купили ту лодку?
— Конечно купил. Я же говорил вам, что куплю. — Он ухмыльнулся. — Теперь она у меня есть. Мистер Тами Бейдауи, proprietario
[96]
одной старой лодки. Одной очень старой лодки, но она быстро плавает.
— Быстро плавает? — повторил Даер, не вникая.
— Не знаю, как быстро, но быстрее здешних рыбачьих лодок. Знаете, это старая лодка. Она не может плавать как новая.
— Нет. Конечно.
Они миновали лавку Рамлала. Та была закрыта. К разложенным авторучкам, целлулоидным игрушкам и наручным часам Рамлал добавил шесть батареек для портативных радиоприемников. Они прошли мимо «Эль Гран Пари», в витринах — хаос плащей. Всегда трудно было перемещаться по Соко-Чико с его компаниями неподвижных говорунов, будто скалами в море, вокруг которых во все стороны плескались толпы. Подойдя, как решил Даер, ко входу в «Креди Фонсье», наверху каких-то ступеней между двумя кафе, он увидел, что даже вход в наружный двор преграждается высокими воротами, которые закрыты.
— Это не тут, — сказал он, смятенно оглядывая площадь.
— Вы чего хотите? — спросил Тами, быть может слегка раздраженный тем, что Даер еще не сказал ему, куда именно идет и с каким поручением.
Даер не ответил; сердце у него упало, потому что теперь он знал, что это «Креди Фонсье» и он уже закрыт. Он взбежал по ступенькам и потряс ворота, поколотил по ним, не понимая, донесется ли его грохот через обширный гомон голосов, плывший с соко.
Тами медленно поднялся по лестнице, хмурясь.
— Зачем вам внутрь? Хотите пойти в банк?
— Еще даже не без пяти четыре. Не должно быть закрыто.
Тами с жалостью улыбнулся:
— Ха! Вы думаете, это Америка, люди все время смотрят себе на часы, пока не увидят, что ровно четыре часа или ровно десять часов? Сегодня они могут быть открыты до двадцати минут пятого, завтра могут запереть дверь без десяти четыре. Как им захочется. Сами понимаете. Иногда много работы. Иногда не очень.
— Черт побери, мне надо туда попасть! — Даер еще немного постучал в ворота и покричал: — Эй!
Тами привык к такой настоятельности у иностранцев. Он улыбнулся:
— Можете попасть туда завтра утром.
— Черта с два завтра утром. Мне нужно сейчас.
Тами зевнул и потянулся.
— Ну, мне бы хотелось вам помочь, но я ничего не могу сделать.
Стучать и звать казалось довольно бесцельным. Даер продолжал и то и другое, пока из-за угла во дворе не появился очень худой марокканец с метлой в руке и не встал, глядя между прутьев.
— Ili firmi! — возмущенно сказал он.
