И поэтому первые супружеские неверности Луиса не стали для Дейзи сюрпризом. После очень скромной свадьбы в церкви Сен-Поль-дю-Вара они оба закрыли свои дома и отправили наиболее ценное из имущества Луиса морем в Рио, по совету банкира Дейзи.
— Еврейские банкиры всегда знают, когда будет война, — сказала Дейзи. — Им можно доверять безоговорочно.
Они отправились в Бразилию, пришла война, и они оставались там, пока та не кончилась. Луис начал с танцовщицей из ночного клуба, продолжал с горничными, а со временем переключился на одну из подруг Дейзи, некую сеньору да Кунья, и Дейзи ни разу не сказала ни слова о том, что ей это известно. Луис был достаточно чуток, чтобы понимать: она не может не знать о его неблагоразумных поступках, но против она или нет — ему суждено продолжать в том же духе, и они оба это знают, поэтому вопрос остался навсегда неупомянутым, словно по взаимной договоренности. Некоторое время, когда они только приехали в Танжер в конце войны, у него никого не было. Дейзи знала, что это просто затишье; вскоре оно закончится. Когда начались его деловые поездки в Касабланку, она поняла. Даже теперь у нее ни малейшего понятия не было, кто это, да и, твердила она себе, особого дела до этого — тоже. Все равно отчего-то она всегда ловила себя на том, что прилагает усилия, чтобы выяснить, кто эта женщина, а если возможно — и познакомиться с ней: она всякий раз чувствовала, что знание дает ей ключ еще от одной комнаты в таинственной личности Луиса. Чем больше она могла узнать о его любовнице, тем больше узнала бы о нем. Выросши в мире латиноамериканцев, Дейзи верила, что половая распущенность так же пристала мужчинам, как непристойна для женщин. Она бы сочла шокирующим для себя даже помыслить о том, чтобы завести любовника. Для порядочной женщины не было никакой возможности, кроме мужа, а поскольку она так твердо решила все в этом отношении, то позволяла себе следовать образцу поведения, которое женщинам меньшей решимости зачастую казалось в высшей степени сомнительным. Ее репутация среди женских членов английской колонии была не такова, какой бы могла быть, именно потому, что она знала свое место и могла позволять себе вольности, которые оказались бы гибельными в случае большинства остальных. Зная себя, она себя уважала; зная других, к ним уважения у нее не было ни грана, а потому ей было мало дела до того, как они там о ней перешептывались. Что, размышляла Дейзи, они могут подумать, кроме худшего, если услышат, что она пригласила этого молодого американца на виллу «Геспериды» в отсутствие Луиса? И теперь, лежа в постели и методично стараясь отыскать в себе мотивы, она ощутила крохотный озноб опаски. В полной ли безопасности она от самой себя в том, что касается этого молодого человека? Он-то достаточно безобиден (она улыбнулась, вспомнив его непосредственность, его очевидную наивность в мире, — у нее возникло впечатление, что он перед этим миром совершенно беспомощен). Но, даже безобиднейший сам по себе, он мог бы оказаться опасен при встрече с чем-то отличным от него. Она подумала об этом и ощутила, как пробуждаются маленькие сомнения. «Или я на самом деле надеюсь, что что-то произойдет, и таков вот мой способ себя наказывать?» Сказать было трудно. Она потянулась к кнопке колокольчика на столе в неразберихе пузырьков с духами и лекарств и нажала на нее. В дверь постучалась горничная.
— Позови мне Хуго, — сказала она ей. — А, Хуго, — сказала она, когда тот появился. — Если сегодня вечером будет звонить телефон, пока мистер Даер здесь, — я отправилась ужинать и вы не знаете ни куда, ни когда я вернусь.
После того как он закрыл дверь, она встала с кровати, слегка морщась скорее от предчувствия боли, нежели от того, что у нее болело, и прошла по комнате к окну. Было около шести, и почти стемнело, вода внизу была черна и бурлила, а от гаснувшего бесцветного неба казалась холодной. Испания исчезла, остались лишь скалы и море, а скоро и их не станет: лишь рев волн в темноте. Она аккуратно задвинула шторы на всех окнах и включила электрический обогреватель у своего туалетного столика. Зажглись маленькие прожектора. Она уселась перед зеркалом и принялась трудиться над лицом. Сегодня будет быстрее обычного, потому что она точно знала, при каком свете проведет весь вечер. За работой она поймала себя на размышлениях о том, что именно думает о ней этот весьма странный мистер Даер. «Стареющая нимфоманка, скорее всего», — предположила она, решившись относиться к себе как можно реалистичнее и безжалостнее. Но затем спросила себя, почему она так жестока; быть может, лишь для того, чтобы убить всякую надежду, которая могла бы таиться внутри, — надежду на то, что он, быть может, сочтет ее привлекательной. «Но это чепуха, — возразила себе она. — Чего я хочу от такого незрелого, скучного человека? Он же определенно зануда». Тем не менее убедить себя она не могла. Он не наскучивал ей; он походил на неразгаданную загадку, на картину, рассматриваемую в полутьме, когда о сюжете можно лишь догадываться, а он окажется несколько иным, если смотреть при свете. Когда она себе напомнила, что из него никак не выйдет ничего достойного или интересного, даже если ей удастся его понять, факт того, что он таинственен, оставался, и это для нее в нем было важным. Но с чего бы ей отыскивать какую-то тайну в таком человеке? Вновь она пережила ощущение опасения, приятное маленькое содрогание страха. «Я могу с ним справиться, — сказала она полузаконченному лицу в ослепляющем зеркале, — но могу ли справиться с тобой?»
Отдаленные множественные звуки домашней деятельности донеслись сквозь толстые стены дома скорее как череда приглушенных, едва слышимых ударов, чем как шумы, которые на самом деле можно отличить друг от друга; за годы она тем не менее научилась истолковывать их. Распахивается дверь кладовой, вечерний обход Марио по нижнему этажу, закрывает ставни и задергивает шторы, по лестнице взбирается Инес, Пако выходит на псарню с ужином для собак, она без вопросов знала, когда что происходит, как театральный капельдинер по репликам в диалоге в точности знает, как в любой данный миг выглядит сцена, а бросать на нее взгляд вовсе не нужно. Из тех приглушенных звуков теперь выбился еще один, слышимый из-за окна: по главной дороге подъезжал автомобиль, свернул в проезд, остановился где-то между воротами и парадным входом. Бессознательно она ждала, что он продлится, хлопнет дверца машины, слабо зажужжит звонок в кухне и Хуго двинется к дверям. Но ничего не произошло. Тишина снаружи длилась так долго, что Дейзи начала сомневаться, слышали ли она, как на дорожку заехала машина; может, та пошла дальше в гору.
Закончив, она выключила лампочки, скользнула в новое черно-белое неглиже, которое ей сделал Баленсиага
[106]
в Мадриде, поправила подушки и снова легла в постель, думая, что это, быть может, очень скверная мысль, в конце концов, — приглашать мистера Даера одного на ужин. Он легко может оробеть от отсутствия других гостей, а в особенности — от того факта, что здесь нет Луиса. «Если он лишится дара речи, о чем, ради господа бога, я тогда буду с ним говорить?» — думала она. Если хватит выпивки, он может держаться непринужденнее, но тем опаснее будет, если переберет. Подхлестываемая нервозностью в своих рассуждениях о бедствии, она стала жалеть, что так быстро отозвалась на свой порыв его пригласить. Но теперь он прибудет с минуты на минуту. Она зажмурилась и попробовала расслабиться, как ее учил один йог в Бенаресе. Удалось лишь отчасти; тем не менее в этом усилии прошло время.
