По крайней мере, подумал он, делая шаг в темную комнату, пахшую сеновалом, это даст мне перевести дух. Может, всего на день-другой, но здесь можно прилечь.
Тами открыл дверь на другой стороне комнаты, и из крохотного патио, заваленного сломанными ящиками и мусором, проник дневной свет.
— Там еще одна комната, — сказал он с видом удовлетворения. — И кухня тоже.
Удивительно, земляной пол был сух. Мебели не было, но почти все пространство пола покрывала чистая соломенная циновка. Даер бросился на нее и лег, упершись затылком о стену.
— Не говорите мне про кухню, если у вас в ней ничего нет. Когда мы будем есть? Больше я ничего не хочу знать.
Тами рассмеялся:
— Хотите спать? Я сейчас схожу в дом к родне моей жены и принесу свечи и еду. Вы спите.
— К черту свечи, приятель. Тащите еду.
Тами, похоже, слегка возмутился.
— О нет, — сказал он с огромной серьезностью и оттенком слабого упрека. — Нельзя есть без свечей. Так не годится.
— Несите что хотите. — Даер чувствовал, как засыпает, уже говоря это. — Только и еду принесите. — Он скользнул пальцами в ручку портфеля и положил его себе на грудь. Тами вышел наружу, закрыл дверь и запер ее за собой. Раздались его шаги, а потом — лишь случайное падение капель воды с крыши снаружи. Потом не стало ничего.
22
Даже когда он полностью осознал, что Тами вернулся и ходит по комнате, производя некоторое количество шума, что зажгли свечу и она светит ему на лицо, пробуждение его казалось неполным. Он поднялся с циновки, сказал:
— Привет! — и потянулся, но тяжесть сна придавливала его.
Он даже не помнил, что проголодался; хотя пустота в нем была более выраженная, чем до того, как он уснул, казалось, она преобразилась в простую неспособность думать или чувствовать. Он сделал несколько шагов на середину комнаты, покряхтывая и жестоко зевая, и тут же захотел лечь снова. С ощущением того, что полумертв, он ковылял туда и сюда по полу, спотыкаясь о большое одеяло, которое Тами, очевидно, принес из другого дома и теперь вынимал из него еду и тарелки. Затем вернулся к циновке и сел. Торжествующе Тами показал ему видавший виды чайник.
— Я все взял, — объявил он. — Даже мяту, класть в чай. Хотите еще спать? Давайте. Спите.
Из патио доносились треск и шипение, там в жаровне занимался огонь. Даер по-прежнему ничего не говорил; это стоило бы ему слишком больших усилий.
Наблюдая, как Тами занят подготовкой, он сознавал в ситуации элемент абсурдности. Если бы ужин ему готовила Хадижа, вероятно, он бы счел это более естественным. Теперь же он думал, что следует предложить помощь. Но сказал себе: «Я плачу ублюдку», не шелохнулся и следил за перемещениями Тами взад и вперед, не чувствуя ничего, кроме своей поглощающей пустоты внутри, которая теперь, когда он наконец медленно просыпался, недвусмысленно проявляла себя как голод.
— Боже, давайте есть! — немного погодя воскликнул он.
Тами рассмеялся.
— Погодите, погодите, — сказал он. — Вам еще долго ждать. — Он вытащил трубку для кифа, набил ее и зажег, протянул Даеру, который глубоко затянулся, как будто этим мог приобрести хотя бы немного того питания, которого ему в данный момент так хотелось.
Под конец второй трубки у него звенело в ушах, кружилась голова и им завладела необычайная мысль: уверенность, что где-то, тонко подмешанная в еду, которую ему даст Тами, будет прятаться отрава. Он видел, как просыпается в темноте ночи, по всему телу распространяется всевозрастающая боль, он видел, как Тами чиркает спичкой, а потом зажигает свечу, его лицо и губы выражают сочувствие и озабоченность, он видел, как сам ползет к двери и открывает ее, столкнувшись с полной невозможностью достичь подмоги, но все равно выходит наружу, чтобы сбежать из дома. Подробная ясность видений, их мгновенная связность возбудили его; он ощутил огромную потребность немедленно ими поделиться. Вместо этого он протянул трубку Тами, жестами немного неуверенными, закрыл глаза, прислонился к стене и из этого положения пробудился, лишь когда Тами несколько раз пнул его в подошву ботинка, говоря:
— Хотите есть?
Он и поел, и в большом количестве — не только суп с вермишелью и нарезанные помидоры с луком, но и рубленое мясо и яйцо, плававшие в кипящем ярко-зеленом оливковом масле, которое он, подражая Тами, вымакал хлебными корками. Затем они оба выпили по два стакана сладкого чая с мятой.
— Ну вот и все, — наконец сказал он, отваливаясь. — Тами, снимаю перед вами шляпу.
— Вашу шляпу? — Тами не понял.
— Шляпу, которой у меня нет. — Он сейчас чувствовал себя великодушно; Тами, на вид учтиво смущенный, предложил ему трубку, которую только что зажег, но Даер отказался. — Я на боковую, — сказал он. Если возможно, ему хотелось бы упаковать нынешнее ощущение покойности и унести с собой в сон, чтобы осталось с ним на всю ночь. Трубка кифа — и он бы легко застрял на кошмарах.
Украдкой он глянул на портфель, лежавший на циновке в углу возле него. Несмотря на тот факт, что он носил его под пальто всякий раз, когда шел дождь, тем самым привлекая к нему какое-то внимание, он думал, что в уме Тами это может оправдываться его новизной; тот бы понял, что он не хочет марать светлую воловью шкуру и сияющие никелированные замок и пряжки. Поэтому сейчас он решил не обращать внимания на портфель, бросить его как бы между прочим поблизости, как только швырнет в него обратно зубную щетку, достаточно близко на полу, чтобы достать, если протянет руку. Если класть его под голову или держать в руке, это наверняка возбудит любопытство Тами, рассуждал он. Как только погаснет свет, он сможет дотянуться и придвинуть его ближе к циновке.
Тами вытащил из одеяла, в котором принес еду, старую джеллабу, надел ее и протянул одеяло Даеру. Затем перетащил полураспустившуюся циновку из комнаты за патио и расстелил ее у противоположной стены, где и лег, не прекращая курить трубку. Несколько раз Даер отплывал в сон, но из-за того, что он знал, что второй бодрствует, а свеча горит, будильник, который он завел у себя внутри, возвращал его, и он открывал глаза широко и внезапно и видел тусклый потолок из тростника и мириады нежно трепещущих паутинок над головой. Наконец он повернул голову и посмотрел на другую сторону комнаты. Тами отложил трубку на пол и явно спал. Свеча догорела почти вся; еще через пять минут от нее ничего не останется. Он наблюдал за пламенем еще полчаса, как ему показалось. По крыше время от времени плескало дождем, если мимо пролетал шквал ветра, дверь немного дребезжала, но как-то категорически, словно кто-то в спешке пытался попасть внутрь. Даже так Даер не засвидетельствовал конца свечи; когда снова открыл глаза, было глубочайше темно, и у него сложилось впечатление, что так уже давно. Он лежал неподвижно, недовольный внезапным осознанием, что спать ему совсем не хочется. Снизу доносился неразборчивый зов воды, откуда-то из невозможной дали. Под порывистым ветром дверь сдержанно постукивала, затем тряслась с громким нетерпением. Он безмолвно проклял ее, решив к завтрашнему вечеру закрепить. Вполне проснувшись, он тем не менее позволил себе немного погрезить, обнаружив, что идет (или едет на машине — он не мог определить, что именно) по узкой горной дороге с крутым обрывом справа. Земля была так далеко внизу, что ничего не видать, кроме неба, когда он выглядывал за край. Дорога становилась у́же. «Нужно идти дальше», — думал он. Еще бы, однако просто идти дальше было недостаточно. Дорога могла тянуться, время могло тянуться, но он не был ни дорогой, ни временем. Он был лишним элементом между ними двумя, потому что его шаткое существование имело значение только для него самого, было известно только ему, но — важнее всего остального. Загвоздка была в том, чтобы удержаться там, крепко схватить сознанием всю структуру действительности вокруг и продвижение свое выстроить соответственно. Структура и сознание там были, равно как и знание того, что он должен сделать. Но чтобы перепрыгнуть провал от знания к деланию, требовалось усилие, которое он не мог приложить. «Держись. Держись», — говорил он себе, чувствуя, что его мышцы напрягаются, даже когда он лежит здесь в грезе. Затем его немного взбодрила дверь, и он улыбнулся в темноте собственной чепухе. Он уже прошел по горной дороге, сказал он себе, упорствуя в том, чтобы принимать свою фантазию буквально; то было в прошлом, а теперь он тут, в домике. Он вытянул руку во тьме к середине комнаты и наткнулся на руку Тами, теплую и расслабленную, лежавшую прямо на портфеле.
