…Кстати, Наполеон был первым, кто понял, что армии стали слишком велики, для того чтобы линию фронта в 70 с лишним тысяч человек, выстроенных на протяжении нескольких километров (примерно столько у него было сил на фронте в 10,5 км под Аустерлицем), можно было непрерывно контролировать как взглядом, так и в уме. Со времен Аустерлица основным частям армий приходилось действовать по заранее разработанному плану. Подчиненные этому плану, руководившие этими частями командиры (в частности, наполеоновские маршалы) могли проявлять весьма ограниченную инициативу. Это привело к тому, что наполеоновских маршалов вскоре станут критиковать, что они (кроме Ланна, Массена, Даву, Сюше и, отчасти, Сульта) умели лишь возглавить, но не руководить. В сражавшихся против Наполеона европейских армиях не было равных ему по классу полководцев (впрочем, не все с этим согласны и с большими оговорками начинают рассуждать об эрцгерцоге Карле, Кутузове и Веллингтоне), но зато было много равных его маршалам. Со временем это станет одной из причин падения наполеоновской империи…
Глава 42
Дела насущные…
Аустерлицкая битва закончилась, и каждый из трех императоров занялся тем, что ему казалось на тот момент самым насущным.
Французский император принялся организовывать помощь всем раненым французским солдатам, вплоть до отправки их по госпиталям.
А вот у российского самодержца были задачи иного плана. Именно ему в отсутствие Кутузова пришлось отдавать приказ об отступлении в направлении Венгрии, командовать арьергардом он поручил Багратиону. Примечательно, что из-за возникшей неразберихи российский император мог оказаться в плену: рядом с царем на тот момент не было никого из его «молодых друзей», а лишь лейб-медик Джеймс Виллие, берейтор Ене и фельдъегерь Прохницкий. Все остальные, в том числе и экипаж с провизией и личными вещами Александра I, «потерялись». У российского императора, уже давно утратившего победоносный угар, сдали нервы. Рассказывали, что он сам слез с лошади, сел под дерево и… заплакал. Смущенные спутники стояли неподалеку. Еще больше они могли сконфузиться (если, конечно, верить некоторым свидетельствам?!), когда по дороге в Чайч с российским самодержцем случился некий конфуз, который кое-кто «величает» не иначе как приступ «медвежьей болезни», т. е. понос на нервной почве. Поскольку в одной из соседних деревенских хат «лечился» его австрийский «брат» – император Франц II, то Виллие попытался занять немного вина для своего венценосного пациента, на что получил категорический отказ! Коронованному союзнику его тоже не хватало. «Опростоволосившийся» российский самодержец смог-таки забыться в полудреме на несколько часов, а затем поскакал дальше на восток. По многочисленным свидетельствам очевидцев из числа военных русской армии (от ехидного французского эмигранта на русской службе Ланжерона до язвительного польского князя Адама Чарторыжского), разбитые русские войска бежали в таком смятении, что если бы неприятель бросил хотя бы несколько эскадронов им вдогонку, чтобы завершить разгром, то еще неизвестно, что бы случилось! Тем более что войска превратились в настоящие… банды, искавшие забвения своей неудачи в… выпивке, в поисках которой они переворачивали окрестные деревеньки вверх дном. Так закончилась «игра в оловянные солдатки» для новоявленного «Александра Македонского» – «русского» Александра Павловича «Романова» (Гольштейн-Готторпа)!
…Кстати сказать, Михаил Илларионович Кутузов появился в расположении армии, только когда она достигла венгерской границы в городке Голич. Это русскому царю удалось разыскать своего главнокомандующего с помощью адъютанта генерала Уварова штабиста Чернышева. После этого Александр I отправился в Россию, а Кутузову было поручено вывести в течение 15 дней из Австрии и Венгрии остатки русской армии, отведя их на зимние квартиры. Они прошли через Венгрию, пересекли Карпатские горы и вступили в Галицию…
Австрийский император не собирался искушать судьбу дальше и приготовился побыстрее заключить унизительное перемирие, из которого он рассчитывал найти оптимальный вариант мира с этим удачливым «корсиканским выскочкой». Князю Лихтенштейну давались широчайшие полномочия для выхода из критической ситуации, и уже в ночь на 3 декабря его отправили к победителю «на полусогнутых ногах».
Французский император прекрасно осознавал, что, несмотря на огромный успех, затягивать войну дальше вовсе не в его интересах. Его Великая армия устала, а силы союзников еще далеко не исчерпаны и ему следует «ковать железо пока горячо»! Не исключено, что некая политическая конъюнктура вынудила Бонапарта не организовывать немедленного преследования разбитого врага, к тому же погода была очень плохая.
…Между прочим, шансы для успешного преследования спешно отступающего неприятеля у Наполеона были, причем немалые! Дело в том, что он вполне мог бросить вдогонку по сути дела целую армию, состоявшую из частей, либо не участвовавших в сражении, либо понесших незначительные потери: императорская гвардия (в частности, ее пешая часть), гренадеры Удино, пехотная дивизия Гюденна из III корпуса Даву, две пехотные дивизии из I корпуса Бернадотта, драгуны Клейна, Бурсье и Буайе!!! А ведь всадники последнего уже буквально висели на плечах бегущего врага…
Только в 11 утра следующего дня Наполеон отправил преследовать русских большие силы – корпус Бернадотта. Силы Сульта так и не пришли в движение даже на следующий день: их маршал сумел найти-таки причину, чтобы не делать этого, а Наполеон не настаивал. Основная масса кавалерии Мюрата и вовсе поскакала не в том направлении, куда отступала русская армия. Их направили по дороге на Ольмюц! Туда же потом пошли и пехотинцы Ланна с Удино. Только вечером следующего дня наконец был точно определен маршрут ретирады союзников, но лишь дивизия Фриана из корпуса Даву смогла выполнить приказ своего императора и уже в 21 час пошла туда, куда надо. На следующий день к ней присоединилась дивизия Гюденна и драгуны Клейна с Бурсье. Они имели все шансы отрезать русским и австрийцам путь на юго-восток, но им помешали остатки разбитых при Мариа Целль австрийцев Мерфельдта. Четыре с половиной тысячи штыков и сабель этого генерала в битве при Аустерлице участия принять не успели, и вот теперь настал «их звездный час»! Но только-только французская кавалерия кинулась рубить неприятеля, как выяснилось, что между австрийцами и французами установлено перемирие! Даву, которому не терпелось добить врага, потребовал немедленного письменного подтверждения перемирия. Вскорости запыхавшиеся союзники привезли ему пару записок на эту животрепещущую тему: сначала – от русского царя, а затем и от главнокомандующего Михаила Илларионовича Кутузова. Оба – в один голос – утверждали, что уже идет диалог между французским и австрийским императорами и они даже уже заключили перемирие.
Действительно, еще не успели остыть пушки, грохотавшие весь день в Аустерлицком сражении, а в замке князя Кауница в Аустерлице уже прошло срочное заседание придворного военного совета (гофкригсрата) австрийского императора, на котором было решено предложить «корсиканскому чудовищу» мир. Именно с этим и был спешно направлен к нему князь Лихтенштейн. Получив от низкородного победителя «добро» на встречу, венценосный монарх Франц, оправившись от потрясения, 4 декабря, т. е. через два дня после сражения, явился лично на французские аванпосты, чтобы вступить в переговоры с императором Наполеоном о мире.
