— А мы всё здесь разнесем, если будете нам препятствовать!
Я смотрел, слушал, всё это знакомо, и видел тысячи раз: из зарубежных благотворительных организаций поступают денежные суммы «на культуру и образование, на свободные выборы», и вот начинаются бесчинства, называемые «шелковой» революцией. А эти вот, подогретые неожиданно свалившимися деньгами и разогретые дармовым вином, сперва выкрикивают, как водится, лозунги, затем начинают бить витрины, поджигать автомобили, грабить магазины, оскорблять и насиловать женщин, избивать тех, кто попытается их остановить...
А здесь будут не только избивать, напомнил я себе. Чего заниматься такой ерундой, как избивать, если можно сразу нож под ребро? Или топором по дурной башке. Демократия не сразу научилась носить костюмы и галстуки.
Я благоразумно не показывался, еще неизвестно, кто организовал, выйду сдуру, а в толпе могут оказаться и подготовленные для одной-единственной цели люди. Если это от Вильда, которого обидел на глазах его людей, — одно, если от Адальберта — уже серьезнее и намного опаснее.
Издали слышен треск: гуляки сломали забор, окружающий сад, и устроили пикник. Для костра рубили яблони, десятка два крепких мужиков быстро и умело расчистили полянку, куда прибыли бродячие торговцы горячим мясом, вином, свежеиспеченным хлебом. Веселье разгорелось с новой силой.
Амелия в полной беспомощности рыдала, глядя, как эта науськанная кем-то толпа с большим удовольствием, даже с наслаждением, разоряет ее сад, топчет клумбы с цветами. Народ, привлеченный слухами, прибывает и прибывает. Подлым людям нравится смотреть на чье-то падение, это вызывает смех и злорадство, а в разрушении участвуют даже те, на кого бы никогда не подумали, глядя, как они поучают детей жить правильно.
Я в личине исчезника давно вышел из боковой двери и сразу увидел, как в сад прямо на коне въехал Вильд. За ним еще двое конных. Вильд оглядел хозяйским оком веселящуюся толпу, кивком подозвал одного из конных.
— Скачи к нашим, — велел он, — пусть приведут еще человек двести.
— Будет сделано!
— Направишь их ближе к дому, — распорядился Вильд. — Пусть эта сучка увидит, кто здесь настоящие хозяева.
— Сделаю... Вина им выдать?
Вильд заколебался на миг, кивнул нехотя.
— Они уже и так разогреты, но... всё окупится. Выкати им одну бочку и скажи, что сюда, в сад, прикатят еще две.
Всадник захохотал:
— Да они здесь всё разнесут за такое угощение! — Вильд мрачно улыбнулся:
— Что нам и надо. Через два-три дня здесь будем только мы!
Всадник унесся, Амелия плакала, заламывая руки. Я слышал, как Гансик, не по-детски серьезный, спросил:
— Мама... а не уйти ли нам отсюда? — Она ответила в слезах:
— Куда? Это наш дом, здесь наш сад.
— Нас растопчут, мама.
— Не растопчут, — ответила она, хотя со всей ясностью понимает, что да, растопчут. Что-то странное здесь происходит. Похоже, весь город или немалая его часть хочет отнять у нее этот дом и сад. А что она может предъявить, кроме бумаги, что это ее земля? Никто ее и не отбирает. То, что пьяные горожане нечаянно забрели в ее сад и сломали пару веток, так что с пьяных возьмешь, и не такое случается... Тем более когда всем заправляет Бриклайт, сын которого сейчас ясно сказал своим подручным, что выживет хозяев. И сказал нарочито громко, чтобы слышали все и пересказали ей.
Затаившись рядом с домом, я прикинул, что в саду пирует около тысячи горожан. Уже без всякой надобности рубят плодовые деревья и бросают в костер. Не столько для того, чтобы что-то поджарить или чтобы пламя выше, а просто приятно рубить то, что другой любовно взращивал долгие годы. Это как расписать стены в лифте, разбить зеркало и выломать плафон.
Надо отдать должное Вильду, он нашел способ выжить Амелию и отобрать землю, не прибегая к крайним мерам. Эти вот сотни демократов не догадываются вовсе, что сейчас они не почтенные горожане, а простые ублюдки, и воюют за него не хуже наемников. А то и лучше, потому что у беснующихся сейчас в саду горожан репутация в целом не криминальная, нормальные граждане. Они как бы не способны ничего делать противопоказанного, в отличие от головорезов Вильда.
Прибыла еще одна группа, у этих с собой уже заранее заготовленные дубинки. И разогреты вином тоже загодя. Я поспешно отступил в дом, надо что-то предпринять, но ничего умного в череп не лезет.
По сути, этот город, как и вообще все города такого типа, абсолютно самостоятелен в политическом смысле. Городской совет имеет свои вооруженные силы, заключает договоры с соседями, даже если те принадлежат к другому королевству, начинает и ведет войны, подчиняет себе окружающие территории.
Насколько я помню, короли и даже императоры не раз посылали войска для подчинения таких городов, и по большей части горожане успешно отражали все атаки и добивались независимости, закрепленной королевскими указами. Раззадоренные своей властью, такие горожане нередко срывали на фиг рыцарские замки, чтоб и намека не оставалось на возврат к прошлому, подчиняли соседние города помельче, а то и основывали колонии, как совсем уж заправские государства.
Так что я наблюдаю просто первый росток будущего мира. Чему я должен бы радоваться. В самом деле должен, ведь это шаг к прогрессу из мракобесия средневековости.
Я вытащил из мешка лук, показываться на глаза пока не стоит, но комнаты здесь просторные, отступил в самую дальнюю.
Эти новые ворвались с дубинками в руках, один с маху ударил по маленькому столику, тот разлетелся вдребезги, а глиняная ваза рухнула на пол. Он ликующе захохотал, еще больше опьяненный сладостью разрушения, мимо него с воплями пробежало еще пятеро.
Глава 14
Мои руки замелькали, как лопасти вентилятора: шесть стрел просвистели, догоняя одна другую, и шестеро рухнули на пол, сжимая в руках дубины и ножи. Из других комнат слышались крики, я торопливо выбежал и плотно закрыл за собой дверь. По коридору бегут еще пятеро, я вскинул лук и уложил всех пятерых. Если бы хоть один в доспехах, пришлось бы труднее, а так стрелы пронзали их, как гусей на подворье.
Еще в двух комнатах слышится треск ломаемой мебели. Я видел через распахнутые двери, как беснуется этот простой народ, получивший свободу, настоящие демократы, и, встав на пороге, вскинул лук. Десяток стрел сорвалось с тетивы, с зачатками демократии было покончено. По крайней мере, в доме.
Прислушался, в доме тихо, только снаружи всё еще крики и вопли. Как и рассчитал, никто Амелию с ее детьми тронуть не осмелился на виду у всех: даже самые разогретые вином проскакивали мимо в дом, чтобы оторваться на мебели, так что здесь она в относительной безопасности...
Я выскользнул из боковой двери в сад. Огромная серая толпа беснуется, размахивают горящими факелами.
Вдруг один отделился от толпы и побежал в сторону кузницы. За ним последовали еще двое с воплями и криками.
