Зайчик перестал заигрывать с его конем, а Пес, понаблюдав за мной, решил игнорировать их полностью, но держался на всякий случай рядом, хотя и зайцы выпрыгивают прямо из-под копыт, и толстые жирные птицы взлетают, едва-едва работая короткими крыльями и приглашая вцепиться им в зад.
Я буркнул:
— Это я скован?
— Скованы, — подтвердил Сатана серьезно. — И вы это знаете. Распрямитесь и там, внутри! Делайте то, что хочется, сэр Ричард!
Я кивнул, полностью согласный, кто же будет спорить с таким утверждением. Мы спорим обычно с теми, кто доказывает нам, что мы должны что-то сделать, обязаны, а когда вот так: не делай, если не хочешь, или делай то, что хочешь — это всегда и у всех проходит на ура. А я был бы идиотом, если бы стал утверждать что-то обратное.
— А как же, — спросил я и сразу почувствовал себя идиотом, — когда отец принуждает принести дров, мать посылает с ведерком к колодцу? А потом и вовсе начинается проклятая работа, упражнения, а какой-то гад еще заставляет тебя учиться читать какие-то закорючки...
Он снисходительно усмехнулся:
— Вы понимаете, о чем я говорю, сэр Ричард.
— О чем?
— Это законы, установленные людьми. Чтобы уживаться в обществе. Скажу со всей свойственной мне скромностью, что это я их сформулировал. И ввел в обращение. Эти законы соблюдать надо. А есть еще и так называемые моральные, вот уж нелепость, по глупости или ошибке попавшая в человека еще в те давние времена... словом, эти связывающие свободному человеку руки законы не только можно нарушать, но и нужно! Иначе человек не обретет истинной свободы.
Он говорил правильные слова, я кивал, потому что сам с полным убеждением повторял их совсем недавно.
А сейчас молчу только потому, что некому. Хоть сэр Смит, хоть Бернард или Асмер — просто не поймут: им бы пожрать получше, выпить побольше да на сеновале завалить толстожопых служанок. Вот они, кстати, делают как раз то, что хотят.
Но в памяти всплыла картинка, как сэр Смит, обливаясь кровью, защищал своего сюзерена один против двадцати, прекрасно понимая, что погибнет, но не отступал и не сдавался, что-то ему не позволило так поступить, и это «что-то» как раз и есть этот нелепый закон внутри нас. А сам Асмер, который отказался от принадлежащего ему имения в пользу овдовевшей сестры, поехал искать счастья в чужие земли? Тоже идиот, если посмотреть трезво.
— Согласен, — ответил я. — Всё это будет... изживаться.
Он хохотнул:
— Наконец-то вы со мной согласны.
— Да я согласен в большинстве случаев, — признался я. — Если не во всех... Скорее всего, во всех.
Он посмотрел с любопытством.
— Да? Почему же я замечаю в вас сильнейшее противодействие?
— Такое уж и сильнейшее, — сказал я невесело. Он кивнул, глаза стали серьезными.
— Нет, — признал он, — вы не противодействуете... очень уж, но я всё время вижу в вас это... неприятие. В вас странная двойственность: понимаете правоту моих слов, хотите по ним поступать и даже готовы...
— И поступаю, — сказал я горько.
— В большинстве случаев, — уточнил он. — Но иногда что-то внутри вас берет над вами верх. И тогда делаете себе во вред. Как вы это объясните?
Я переспросил:
— Что объяснить? Почему слова расходятся с делами?
— Нет, почему вы готовитесь сделать одно, а делаете... противоположное?
Я подумал, пожал плечами.
— Да просто еще не готов вот так сразу стать сволочью.
В мироздании повисла напряженная тишина, даже стук копыт затих, кони ступают как по серому облаку. Наконец Сатана усмехнулся одними губами, глаза оставались серьезными.
— Так трудно принять реальность?
— Да, — ответил я. — Я-то знаю, что мы все от обезьяны, и потому — грязные животные, распираемы похотью, всего лишь научившиеся говорить... но я всё еще делаю вид, что мы уже люди.
Он долго молчал, впервые в голосе прозвучала нерешительность:
— Не знаю, говорить ли это... надеюсь, вы оцените степень моего доверия к вам. На самом деле человек не от обезьяны, как вы почему-то решили. Не знаю, чья это жалкая придумка, чтобы оправдать и легализовать свои истинные желания, но мы в такой жалкой уловке не нуждаемся. Да, человек вышел из рук Творца, но это ничего не значит. Он всё равно был сотворен по тем же принципам, как и остальные звери. Знаете, такие озарения бывают только раз в жизни, даже если жизнь эта невообразимо длинная, даже вечная... Создать мир и создать жизнь в нем — это и было такое редкое невероятное озарение. Человек от других зверей отличается не больше, чем они друг от друга. То есть ничего принципиально нового. Такой же зверь, но ходящий на задних лапах. А для того, чтобы он был чем-то иным... понадобилось бы еще одна вспышка озарения.
Снова помолчали, я закончил за него:
— Которую ждать еще вечность, так?
— Так, — кивнул он и добавил: — Так что человек не от обезьяны, как вы говорите, а всё-таки из рук Творца, однако же в нем, повторяю, нет ничего принципиально нового. Я имею в виду, отличающего от остальных животных. Кроме того, что умеет разговаривать.
Я молчал. Кони идут ровно и бережно, мне на миг почудилось, что мы за столом медленно смакуем дорогое вино, наслаждаемся его неповторимым ароматом и ведем неспешную беседу на философские темы. И в руках у меня не кожаный повод, а хрустальный бокал, искорки пробегают по граням, я с удовольствием подбираю слова, потому что с умным, образованным человеком приятно чувствовать себя тоже умным и образованным.
— Ну так как? — спросил он с мягкой улыбкой интеллигентного и высокообразованного человека, который всё-таки знает, что хоть человек и вышел из рук Бога, но всё равно не ушел от фрейдовской обезьяны.
— Вы правы, — ответил я.
— Но?.. В вашем голосе звучит это «но».
— Вы правы, — повторил я. — Сволочью быть куда удобнее. Народ постепенно понимает преимущества сволочизма, давайте уж называть вещи своими именами... а соблазн велик!.. При прочих равных условиях побеждают сволочи, так что человек то один, то другой становится сволочью, всякий раз объясняя свое поведение уступкой обстоятельствам или чем-то еще, чем можно оправдаться. Потом отдельные ручейки сольются в потоки, в реки, и, наконец, наступит время, когда каждый может не со стыдом, а с гордостью сказать: «Вот такое я говно!»
Он усмехнулся:
— Ну, это вы гиперболизуете...
Я тоже усмехнулся, и хотя в моих руках потертая кожа повода, я поднес к губам бокал и сделал крохотный глоток. Блестящие глаза Сатаны наблюдали за мной с пугающей интенсивностью. Вдруг он вздрогнул, на умном подвижном лице промелькнула целая гамма чувств.
— Вы... не шутите? Мне показалось...
— Вам не показалось, — ответил я мертвым голосом.
