Голова его запрокинулась, открывая незащищенное горло.
— Я мог бы тебя убить, дурака, — прохрипел я, — но кто тогда работать будет...
Колени его начали подгибаться, но я уже не стал удерживать рвущуюся из меня ярость, ударил сильно и страшно в кровавое месиво лица. Хрустнуло еще громче. Гигант рухнул навзничь и застыл, раскинув руки.
Я сжал и разжал кулаки, в толпе ошарашенное молчание. Их богатырь, кумир всего города, превратился в кусок окровавленного мяса. Его кровь натекла даже в сапоги, а я выгляжу достаточно свежим, чтобы драться с остальными.
Успех надо закреплять, я сказал громко:
— Будем считать, что на этом остолопе я только разогрелся. Есть кто покрепче?.. А то я только в азарт начинаю входить! Теперь бы убить кого... Есть желающие драться до смерти?
По рядам прокатилось испуганное бормотание. Народец начал пятиться, головы опускают, чтобы не встречаться со мной, как в джунглях с гориллой, взглядами, вдруг да я сам захочу выбрать для драки. В задних рядах просто повернулись и убежали.
Через минуту остались только я, распростертый кузнец и двое парней явно не бойцовского вида. Испуганно глядя на меня, они кланялись и бормотали:
— Ваша милость, мы заберем его, а?.. Это наш... Мы унесем его, можно?
— Забирайте, — разрешил я. Порывшись в кармане, достал золотой и бросил на залитую кровью грудь. — Это ему на лечение. Новые зубы вряд ли вставят, так хоть хлеба ему помягче...
Глава 4
Церквушка выглядит еще заброшеннее, как будто после моего визита прошло лет двадцать. Но отец Шкред всё так же на коленях перед аналоем, я услышал тихие слова молитвы, священник просит дать ему силы, ну а как же, щас даст, подставляй карман.
— Приветствую, отец Шкред, — сказал я, подходя ближе. — Хорошим делом занимаетесь: просите, просите, просите... Весь мир чего-то да просит у Господа. И хотя бы один подумал что-то дать!
Он с трудом поднялся, перекрестился, меня перекрестил, но я не вспыхнул адским огнем и не превратился в летучую мышь, дабы тут же улететь через дыру в своде.
— Крамольные слова, сын мой, — сказал он с испугом. — Господу ничего не нужно от людей!
— Ну да, — возразил я. — Стал бы он человека делать от нефига... Господь у нас — деловой господь, а не развлекушник. И человек — это некий инструмент познания мира. Он много труда и озарения вложил в человека, потому вправе ждать отдачи.
Он пугливо перекрестился, я видел его взгляд и почти читал как в раскрытой книге его смятенные мысли. Вот, мол, странный человек, говорит почти по-книжному, что значит либо жил в хорошей семье, либо вообще умеет читать и писать, что вообще-то благородным людям несвойственно, держится скромно, хоть и с достоинством, о церкви отзывается с похвалой, хотя забывает перекреститься, переступая ее порог, о вере христовой тоже обронил несколько добрых слов, но как-то странно, без почтительного страха. Даже о Боге говорит, как о необходимости стране иметь на троне короля, иначе, мол, пойдут распри.
Но куда он пойдет дальше, если сейчас допускает в мыслях, речах и даже делах столько такого, что несвойственно доброму христианину?
— Святой отец, — сказал я терпеливо, — как большой знаток теологии, вроде бы помню, что у нас в Библии записано, что никто не даст нам освобождения: ни царь, ни бог и ни герой. Господь дал нам свободу выбора, так что добьемся мы освобождения своею собственной рукой. А если не добьемся, то он плюнет на такое творение, скажет: «...А я и лучше могу», и сделает. А нас обратит в прах, как не сумевших, не оправдавших...
Он перекрестился, вскрикнул шокированно:
— Сын мой, что ты глаголишь?
— Язычникам, — пояснил я, — было хорошо, у них — фатум! Рок. Всё расписано заранее, как что будет и чем кончится. Потому жулье и продумало такую штуку, как пророчества, чтобы пытаться заглядывать в будущее и узнать, что же там тебе светит и кто победит на турнире в будущем году. Увы, эти предсказания годились только для дохристианских... нехристей. В христианстве фатума нет, человек свободен, потому он и люпус эст. И нет никакой Книги Бытия, в которой записано всё грядущее. Херня всё это, даже Бог не знает, что будет. Ему самому интересно, чем всё кончится.
Он сказал шокированно:
— Как это не знает? Сэр Ричард, что вы такое говорите? Господь всеведущ!
— В сравнении с нами, — уточнил я. — Для своей собаки я тоже бог. Господь дал нам часть своей души, своего «Я», потому мы, люди, в отличие от животных властны над своим будущим. Так что, святой отец, колитесь, что мне еще надо знать об этом городе. Вообще-то у меня типа чисто утилитарная миссия: защитить госпожу Амелию, но если попутно можно как-то ослабить иго Бриклайтов, а то и вовсе сбросить — буду рад.
Он вздохнул, глаза доверчивые и напуганные, как у ребенка, подрагивающей рукой указал мне на дверь крохотной кабинки.
— Это что, — спросил я с непониманием, — исповедальня?
Он не ответил, вошел в соседнюю дверь. Я вздохнул, зашел, как он и указал, в помещение не просторнее телефонной будки, сел на единственный стульчик. За тонкой решетчатой перегородкой, что закрывает собеседника полностью, чувствовалось, как отец Шкред с тяжелым вздохом опустился на сиденье. Я слышал его дыхание, вот он высморкался, а я, даже не включая второе зрение, видел, как утерся большим клетчатым, словно шотландский килт, платком, мелькнула монограмма, затем я услышал:
— Итак, сын мой, расскажи, что тебя тревожит, что смущает твою душу?
Я невольно усмехнулся, этот простой деревенский священник знает только накатанные дороги, в семинарии обучили этой процедуре, вот и уцепился за нее.
Я ответил вопросом на вопрос:
— Святой отец, если скажу такое, вы уверены, что сможете помочь? Мир велик и сложен! Вы знаете не всё.
— Только Господь знает всё, — ответил он, я видел, как он перекрестился. — С его помощью и попробуем найти ответы.
— Это хорошо, — ответил я слишком серьезно, — когда сам Господь помогает. Это неплохой помощник. А смущают мою душу такие вот мелочи: кто виноват и что делать? И еще один вечный: как обустроить... тьфу, ладно, хрен с нею, сама обустроится, как вообще обустроить, чтобы всем было хорошо? Это не слишком простые вопросы, святой отец? Может быть, спросить что-то посерьезнее?
За перегородкой раздался скорбный вздох.
— На простые вопросы труднее всего найти ответы. А на сложные... да, на них обычно ответы лежат на поверхности. Но и на простые, и на сложные отвечать легче, если не сам ищешь, а советуешься с теми, кто видел больше, знает больше.
— Это вы, святой отец?
Снова вздох, в голосе послышалась отеческая укоризна.
— Судя по твоему задиристому тону, сын мой, ты еще во всеотвергающем возрасте. Это надо пережить... У одних он проходит быстро, это самые умные люди, у других затягивается на всю жизнь... эти люди, увы, не умнеют, не развиваются. Они могут быть очень хорошими людьми...
