Я быстро осмотрелся, прекогния молчит, близкой опасности нет, а далекую предсказывать, увы, даже древние маги не умели. Рядом прерывисто вздохнул священник, бледный, с застывшим лицом, на лбу и щеках багровые отблески, словно от догорающего костра. Я поднял голову, нервы встрепенулись. На черном небе за черную землю заходит исполинский диск солнца, захватив собой треть неба, багровый, жуткий, словно прошло семь миллиардов лет и Солнце уже выгорело, разбухло так, что уже поглотило Меркурий и даже Венеру.
Я старался напомнить себе, что солнце уже опустилось за горизонт, а это закат принял такую причудливую форму, но сознание отказывалось слушать разум, что он понимает, молокосос, когда глаза ясно показывают опускающееся за край земли исполинское светило, вон даже видны протуберанцы...
На затухающем не могут быть протуберанцы, сказал я себе трезво, и сразу же увидел, что это всего лишь так затейливо освещено небо, даже не само небо, хрен знает, что это вообще такое, каждый называет по-своему, а облака и всякая там водяная пыль, что завтра может собраться в грозовую тучу.
Я перевел дыхание, однако нервы еще подрагивают, организм получил слишком большую долю адреналина, а тот трансформировался в эндорфин.
Священник тоже взглянул на небо. Я спросил охрипшим голосом:
— Знамение, святой отец? Что оно значит? — Он взглянул с укором.
— Господь не посылает знамений. Это всё суеверия невежественных людей. Остатки язычества!
— Гм, — проговорил я с раскаянием, — крепко же это язычество проросло в христианство... Спасибо, святой отец.
— Не за что, сын мой.
— А за адреса и явки?
Глава 5
Море черепичных крыш, блистающих в лучах заката, как раскаленные слитки железа, померкли, словно задутые нещадным ветром с севера. На город легла тьма, а над ним купол всё бездоннее и таинственнее, звезды всё ярче и острее.
Со стороны моря накатывают волны свежего воздуха, ненадолго вытесняя запахи вина, браги, блевотины, пережаренной на прогорклом масле рыбы.
Удалые и крайне непристойные песни со всех сторон, горожане наслаждаются свободой, как дети, что ускользнули от бдительного ока родителей и не попали под властную руку учителей и воспитателей. Двери и даже окна борделей распахнуты, оттуда крики и смех, дважды я видел в окнах, как выглядывают пьяные женщины, вымя свисает через подоконник, смеются и зазывают прохожих.
Но, кроме пьяни и шлюх, по улице время от времени проходят вполне благопристойные парочки, а песни порой звучат чистые, нежные, хватающие за душу. Я видел и тех, кто, перемахнув высокий забор, пел под высоким балконом, кто просто вышел на крыльцо подышать ночным воздухом и не дрался и не матерился, видел и деловитую ночную стражу, что, абсолютно трезвая и суровая, проходит от перекрестка к перекрестку, охраняя мир и порядок.
В отдаленные районы города, как я понял, стража не заходит, особенно в порт, может, из опасений за свои шкуры, но, скорее всего, ей дан тайный приказ не очень усердствовать в тех местах. Гражданам надо дать отдушину, пусть в городе останутся свободные от власти зоны.
Порядочные люди туда не сунутся, но всякая рвань и совсем уж отчаянные авантюристы могут выплеснуть свою энергию в беспредельном беспределе...
В спине прощекотало, словно за шиворот попала крупная снежинка, растаяла и потекла, высыхая, вдоль хребта. Я невольно передернул плечами, но капля по дороге незаметно испарилась, оставив чувство даже не тревоги, а скорее прохлады.
Я втихую шарил взглядом по сторонам, стараясь ничем не выдать, что уловил сигнал, испуганной нервной системы. Кто-то враждебный то ли следит сейчас за мной, то ли уже поднимает арбалет...
Я вроде бы случайно шагнул за торговую лавку, ощущение холодка тут же исчезло. Значит, направление угадал, кто-то смотрит с той стороны... Уже что-то. Правда, лавка перекрывает не так уж и много, зато показала, что сзади пока что безопасно.
Держа ее как щит между собой и неведомым противником, я поспешно отступил, ввинтился в группу прохожих и, протолкавшись на ту сторону, быстро шмыгнул в переулок, пробежал немного проходными дворами и уже спокойнее вышел на улицу.
Чувство опасности не то чтобы заснуло, но трепыхнулось совсем уж вяло и неуверенно. Мол, что-то нехорошее носится в воздухе, неприятности снуют по городу, как отвратительные крысы, носятся в воздухе подобно гадким воронам, но пока ни одна не избрала меня целью. А вот и тот самый двухэтажный дом из серого камня, массивный и широкий, который обрисовал отец Шкред. На вывеске в виде бронзовой доски огромные тюки материи блестят благородной медью, это чтоб сразу видели, что за гильдия. Вывеска означает высокий статус заведения.
Подойдя ближе, рассмотрел и более мелкие изображения вроде парусных кораблей, крохотных фигурок в пышной одежде, что значит — тут вырабатывается различная ткань, от грубых парусов до тончайших шелков вельмож. Или не производится, а закупается где-то, для покупателя это уже неважно.
Я постучал в ворота, за спиной вроде бы зашелестело. Я рискнул задействовать запаховое зрение, ухватился за ручку двери, чтобы не упасть, если голова закружится слишком уж, в диком цветном мире проплыли желтые силуэты троих людей, разных и в то же время пахнущих очень одинаково...
За воротами послышалось грубое:
— Кто там?
— Гость, — ответил я.
— Гости ночами не ходят!
— Это покупатели не ходят, — возразил я, — а важные люди — только по ночам. Вдруг я крупный поставщик?
Засовы загремели, я вдвинулся в щель, едва в воротах приоткрылась дверца. Угрюмый страж тут же захлопнул, звякнули цепи, набрасываемые на крюки, лязгнули засовы.
Не зажигая факела, страж повел по вымощенной подогнанной брусчаткой дорожке. У дома встретил еще один, вооруженный до зубов.
И снова, не зажигая света, повели через боковую дверь в дом. Видимо, в самом деле я похож на контрабандного поставщика или же на отпетого пирата, что стремится поскорее сбыть награбленное.
Уже в третьей комнате зажгли свет. Просторное помещение, заставленное мебелью, два шкафа с книгами, массивный стол и два глубоких кресла. От шкафа с книгами в нашу сторону повернулся высокий худой человек... стариком назвать язык не поворачивается, хотя явно стар, очень стар: волосы не просто белые, как пух, но и очень редкие, лицо испещрено глубокими морщинами. Однако глаза смотрят остро и живо, в них ум и проницательность, а высокая фигура сохранила осанку, что обычно не удается старикам, все они мелкие и сгорбленные, а этот высок, в плечах широк, лицо всё еще покрыто плотным загаром, четко выделяются три белых шрама на лбу и скуле, и один, сизый, на подбородке. Я коротко и с достоинством поклонился:
— Сэр Ричард Длинные Руки. Проездом через город...
Старик кивнул:
— Мастер Пауэр. Покупаете или продаете?
