— Где он?
Я сжал пальцы на рукояти молота. Воины, громко топая, рассыпались по церкви, сталкивались, бренча доспехами, орали и ругались. Отец Шкред воздел руки к своду, я начал отводить руку для броска, хорошо бы поймать момент, когда на одной линии двое-трое... даже не уловить, а предвосхитить...
Кренкель повернулся ко мне лицом. Какое-то мгновение казалось, что видит меня отчетливо, взгляд пробежал от ног вверх до головы, на секунду мы встретились глазами, затем его взгляд скользнул в сторону: на молот в моей занесенной руке, на каменного святого, которого я почти закрыл собой. Я с облегчением перевел дух, когда он отвернулся и сказал отрывисто:
— Ну?.. Невилль, всё проверено?
— Всё, — прокричал один из воинов. — Здесь мышь не спрячется!
— Уходим, — скомандовал Кренкель. — Обыскать окрестные дома! Все до единого!
Воины гурьбой бросились к выходу, а тот, которого Кренкель назвал Невиллем, торопливо подбежал, отдал салют:
— Капитан, велите перекрыть выходы из квартала? — Кренкель на миг задумался, взгляд метнулся в мою сторону, Невилль застыл в ожидании приказа, Кренкель бросил отрывисто:
— Бесполезно. Если хотел улизнуть, уже улизнул. А если затаился в чьем-то доме, то нам нужны все люди, чтобы перерыть всё.
Невилль откозырял и выскочил за своими, Кренкель вышел последним. На шее поблескивает цепочка, а на груди, если я не ошибаюсь, у него там какой-то хитрый амулет.
Отец Шкред торопливо закрыл за ними двери, лицо белое, как чисто выстиранная простыня, суетливо перекрестился.
— Господь укрыл нас!
— Да, — согласился я, — вот уж не ожидал... Обычно Господь предпочитает, чтобы выпутывались сами.
Он снова перекрестился:
— Господь всегда помогает, не богохульствуй.
— Надеюсь, — сказал я. — Надеюсь, поможет и в городе.
Он покачал головой:
— Зачем вам в город?
— Есть задумка, — ответил я загадочно.
Он снова покачал головой, в глазах кроткая печаль, словно уже видит меня в котле с кипящей смолой, а множество чертей подкладывают поленья в костер, дабы варево не остывало.
— Не судите, — произнес он, — и не судимы будете. Только Господь дает жизнь, и только Он вправе ее отнимать.
— Неисповедимы пути Господни, — отпарировал я. Он посмотрел вопросительно:
— И что?
— Он не станет пачкать руки, — объяснил я, — а вот меня может облечь своим доверием.
— Богохульствуете, сын мой! Хуже того, твоими устами глаголет гордыня.
Я перекрестился, стараясь вспомнить, справа налево или слева направо, спросил:
— Разве не всё в руке Божьей?
— Всё...
— Вот и это было запланировано Господом, — ответил я хладнокровно. — Город, а вместе с ним и божий мир, избавились от пары или чуть больше гнусных гадин. На том, кто их убрал, греха нет. Я достаточно совестливый человек, святой отец... в смысле, в меру совестливый, но не иисусик, так вот я не всякое убийство считаю убийством. После иных мир становится ох как чище!
Он покачал головой, на лице и в глазах укор.
— Как это можно быть совестливым в меру? Совесть либо есть, либо нет.
— Верно, — согласился я. — Но вот совестливым можно быть в меру... Иначе что такое про ложь во спасение, глаз за глаз, если враг не сдается — его уничтожают, кто к нам с мечом?.. Я не нарушил Божьи заповеди... в их основе, а мелкие статьи можно не принимать во внимание. Сегодня они одни, завтра — другие. Скажите лучше, святой отец, можно как-то узнать, что народ говорит про Амелию и ее усадьбу? Какие настроения масс? А то мне как-то тревожно за них...
Он покачал головой,буркнул:
— Скажи уж правду, что за собаку беспокоишься.
— Собака тоже человек, — возразил я. — Почти всегда куда лучше самого человека.
Он вздохнул:
— Узнать нетрудно. Вокруг усадьбы настороженное затишье.
— Насколько настороженное? Он одобрительно усмехнулся:
— Сразу схватываешь, сын мой...
— Жисть такая, — ответил я. — Ждут?
— Еще как. Народу на улицах в том районе больше не стало, но все как будто чего-то ждут. И среди них совсем нет женщин...
— Недосмотрели, — согласился я. — Впрочем, женщин на такие службы еще не призывают. И слава Богу. Хотя надо двигаться к равноправию, но я что-то оконсервативничал... на церковь глядя. Ладно, если в доме всё спокойно... а в городе тоже на это смотрят спокойно?
Он торопливо кивнул:
— Вполне. Там забор хоть и высокий, но в дырки от выпавших сучков можно наблюдать за всем двором. Мне сказали, что ваш друг рыцарь исправно обходит весь дом, он в полных доспехах, а меч не выпускает из рук, осторожный... Госпожа Амелия выходит покормить лошадей, дети бегают с вашей собакой... где вы только и отыскали такого гиганта?
— За Перевалом, — объяснил я.
— Там такие водятся?
— Полно, — заверил я. — Это еще мелкий. Другие вообще крупнее лошади.
Он посмотрел на меня очень внимательно:
— Я боюсь даже представить, что вы задумали.
— Господь велел карать зло, — ответил я. — Кроме того, самое важное: другие увидят, что зло творить нехорошо. Хоть и приятно, но расплачиваться придется. И не только в аду, это уже дело церкви, но и на земле. Об этом позаботятся не только верные воины церкви, но и все порядочные люди.
Он вздохнул, перекрестил меня:
— Сын мой, иногда твоими устами глаголет сам Сатана.
— Так бы я ему и позволил, — ответил я.
— Ты прислушайся к себе, сын мой. В городе орудуют сатанисты, так что берегись, чтобы их тлетворный дух тебя не затронул!
Глава 7
Я смотрел на него, кивал и не знал, что сказать, потому что знаю ужасающую правду, настолько тяжелую и ошеломляющую, что раздавит любого искренне верующего и вообще чистого душой человека. А этот священник либо покончит с собой, что является тяжким грехом, либо рехнется.
Все мы знаем, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богачу попасть в рай. То есть корень всех зол этих людей — любовь к деньгам, даже пусть не любовь, а обладание большими деньгами. Таким образом все самые могущественные люди должны попасть в ад, ибо все они — сатанисты.
Все финансисты, банкиры, олигархи, промышленники, магнаты, президенты, короли, папы римские, короли широкополосной связи, нефтяники, топ-спортсмены и топ-звезды кино, создатели хайтека, хозяева прессы — все сатанисты, так как руководствуются теми принципами, которые заложили на Земле падшие ангелы во главе с Люцифером, ставшим Сатаной.
