Сатанисты и сейчас правят миром, как правили всегда. Они были и остаются самыми могущественными людьми на свете, самыми передовыми во всех отношениях. То есть сатанисты создали колесо, парус, холодильник и мобильники, но они же — гомосексуализм, воровство, предательство, ложь...
От Бога у нас верить человеку на слово, а от Сатаны — хитроумные договоры. В последнее время вошли в моду брачные договора. Еще одна победа сатанизма, ибо хоть в эту область меркантильные отношения раньше не проникали, всё-таки брак считался таинством и святостью. А теперь и это всего лишь деловые отношения двух субъектов.
Я сам, если на то пошло, сатанист. Еще какой. Но всё-таки, признавая полное и всеподавляющее преимущество Сатаны, я всё же, всё же... даже находясь на стороне Сатаны, всё же не хочу поражения создавшего рыцарство Творца. И не просто так вот не хочу, а и пытаюсь воспрепятствовать его поражению. Хотя понимаю, рыцарство обречено, рыцарство исчезнет под напором вот этих.
Сатана круче и неразборчивее в средствах. И потому у него всегда всё получается. И письменный договор, составленный в присутствии двух свидетелей, надежнее слова чести. И всё-таки я почему-то хочу... даже не знаю почему, чтобы слово чести жило, чтобы ему верили, чтобы в мире осталась дружба, благородство и прочая несовременная хрень, абсолютно неоправданная с экономической точки зрения.
Так же точно, хотя абсолютно точно знаем, то прав был шериф Шервудского графства, однако же сочувствуем разбойнику Робину или болеем за четверых идиотов, которые проливали кровь за какую-то хрень вроде подвесок королевы и всячески мешали прогрессу в лице умного и просвещенного кардинала.
Я поклонился, отец Шкред вздохнул, перекрестил меня мелкими суетливыми крестиками. Я ответил коротким поклоном и вышел. Мне, паладину церкви, целовать руку священнику любого ранга, пусть даже папе, не то что влом, а просто урон моему высокому сану. Или не сану, паладинство — вроде не сан, но всё равно, даже дамам целую ручки так, словно участвую в каком-то розыгрыше...
Выходя, вспомнил рассказ сэра Торкилстона про Братство Святого Слова. Они занимали отдельно стоящий дом, огромный и мрачный, с колокольней и небывало толстыми стенами. Окна, понятно, бойницы, а в подвалах, по слухам, всегда столько продуктов, что братья могли отсидеться при любой осаде.
Они вели тихую, но непримиримую борьбу с магами. И не святым словом, а вполне реальными ударами ножа ночью в спину, стрелой, пущенной с крыши, или же умело запущенным камнем из пращи. Все заклятия, которыми защищались маги, против братьев оказывались бессильными: святая молитва рассеивает чары. Против Братства не раз возникали судебные тяжбы, но братья в отличие от своих менее практичных собратьев в других монастырях умело обставляли свои дела так, что свидетелей не оставалось, а все убийства происходили тихо и незаметно.
Несколько раз даже горожане угрожали пойти на приступ и выгнать зазнавшихся монахов: мол, есть магия черная, а есть белая, и неча их путать, но монахи всегда готовы были к осаде, и горожане затихали. А потом пришел Бриклайт... И одним из его первых дел была полная поддержка деятельности братьев-монахов, после чего он подыскал для них здание впятеро больше, настоящий заброшенный рыцарский замок, расположенный в городе Оймясберг, что втрое крупнее и многолюднее Тараскона.
На этом, как я понял, и сломались братья. Огонь и воду прошли, а вот медные трубы славы... увы. Они перебрались в замок, быстро перестроили его в крепость, начали набирать новых братьев, дабы развернуть еще более активную работу в городе... но что-то о них теперь почти не слышно. Нет, они есть, но как-то успокоились, что ли. И это самая большая победа Бриклайта: уничтожить не самих героев, а убить их дух.
Даже на другом конце площади я чувствовал на спине взгляд священника. Я старался держаться уверенно, хотя, конечно же, никакой ясной задумки нет, есть только ощущение, что по городу пройтись надо.
Голова трещит, я не трус, но осторожничаю, задействовал все чувства и все виды зрения, только после решился в личине исчезника нацеливать слух на прогуливающихся горожан, жадно слушал. Все поговаривают, что в городе орудует некая черная банда, что похитила сокровища из городской казны, вот-вот их поймают, и тогда ждет нас веселое зрелище: то ли повесят прямо на площади, то ли сожгут... А почему не сжечь, если эти гады всё колдовством проделали? За колдовство надо жечь... если оно вот такое, вредное.
Похоже, Тараскон на самом деле зашел по пути прогресса даже дальше, чем я думал. Прислушиваясь из укрытий к разговорам горожан, я узнал больше, чем из обстоятельных рассказов сэра Торкилстона, Амелии и даже отца Шкреда.
Аристократия не просто урезана в правах, для нее вообще закрыты все должности в городе. Можно сказать, что рыцарство почти полностью исключено из управления городом. Здесь, можно сказать, установлена... э-э... тотальная демократия. А для ее защиты создана особая народная милиция числом не в четыреста человек, как сказал Торкилстон, а уже в тысячу. Впрочем, можно всегда призвать даже больше, но и тысячи достаточно, чтобы конное рыцарство не осмеливалось вступать в схватку со старейшинами города.
Милиция занимается главным образом защитой городского совета и входящих в него лиц, а также обеспечивает судебные процессы против знати, исполнение приговоров и решений городского совета. Самым резким постановлением городского совета был запрет аристократическому сословию занимать должности в городе, даже самые мелкие. Так же рыцарским родам вменяется ответственность за действия любого из его членов. Милиция ревностно следит, чтобы ни один из рыцарей не задел честь и достоинство членов городского совета, а с милицией считаться приходится: вооруженные длинными копьями с крюками для стаскивания рыцарей с коней, они впервые предстали серьезной угрозой рыцарскому войску.
Таким образом, в городе существует как обычная городская стража во главе с капитаном Кренкелем, ветераном войн, так и милиция — отборные головорезы, вооруженные до зубов. Доспехи и оружие у них намного лучше, чем у людей Кренкеля. Еще бы, тот защищает всего лишь горожан, а милиция — правящий верх Тараскона.
Тот, кто не хочет умереть от жажды, должен научиться пить из всех стаканов: я черпал информацию даже из разговора сплетничающих кумушек, а когда возле меня остановилось двое беседующих горожан зажиточного облика, я едва не вылез из личины исчезника.
— У нас свобода, — донесся мягкий журчащий голос сытого и всем довольного человека. — Только в нашем городе удалось настолько ослабить церковь, что больше не указывает, как жить. Потому к нам и ломятся... Как думаете, если подниму цены на комнаты в постоялом дворе еще на четверть... Да что там на четверть, даже на треть, думаю, можно!
Второй поправил со смешком:
— И на дома. Не забудьте, на дома цены растут еще быстрее. Церковь такое бы не одобрила...
— К счастью, — добавил первый, — ее никто не слушает. Знаете ли, это же проблема выбора: подчиняться или не подчиняться! Когда есть возможность выбирать, любой предпочтет неподчинение, что и есть подлинная свобода. Не так ли?
