— Это же сам Ричард, — напомнил кто-то подобострастно, — его господин Вильд хотел сам...
Я услышал звук смачной пощечины и болезненный вскрик. Жестокий голос сказал холодно:
— Над нами есть только один Господин!
— Простите, ваша милость...
Я видел сквозь плотную ткань капюшона этого человека отчетливо. Огромный, сильный, он тогда сопровождал жену Бриклайта, она называла его Джафаром. Еще отец Шкред и Торкилстон говорили о нем как о темном человеке, то ли маге, то ли колдуне.
— В лес, — повторил он непререкаемым голосом. Меня ухватили под руки, я сказал глухо под капюшоном:
— Не боишься, что Бриклайт оторвет тебе голову?
Я успел увидеть взмах его руки, пощечина обожгла лицо, я ощутил соленую влагу на губах, да и нос эта сволочь разбила так, что теплые струйки текут из ноздрей.
— Заткнись!
— Молчу, — пробормотал я.
— В лес, — повторил он.
Меня потащили с такой быстротой, что ноги поволоклись по земле. Но я тяжел, и едва нещадный Джафар скрылся из виду, заставили встать на ноги и, тыкая в спину острым, велели не останавливаться.
Руки связаны крепко, сердце колотится, как у пойманного зайца, я и есть пойманный заяц, вижу через капюшон, как мимо проплыли факелы перед дверьми крайних домов, а дальше только лунный свет...
...И тот исчез, едва подошли к темной стене деревьев. Двоё все так же держат меня за руки, вроде бы еще есть третий, кто-то же тыкает острым то в спину, то в бока. Боль пронизывает всякий раз с такой силой, что не понимаю, как герои терпят, не моргнув глазом. Теплые струйки сползают медленно, щекочут кожу. Огромным усилием воли не позволяю себе тут же заживить, тихонько вскрикиваю всякий раз, вовсе не притворно, а когда вошли в лес, в самом деле начал чувствовать головокружение, словно от большой потери крови.
В лесу один, который с ножом, зашел вперед и пошел, выбирая дорогу. На спине у него большой мешок, но явно заполнен не камнями, болтается свободно. Двое идут по бокам, уже привыкнув к моей безвольной покорности, почти не держат.
Я сказал слабым голосом:
— Вам придется нести меня...
— Еще чего? — рыкнул тот, что слева.
— Тот дурак истыкал меня ножом, — простонал я. — Я истекаю кровью, сейчас упаду...
Тот рыкнул люто:
— Цасхен, я ж говорил, не увлекайся! Упадет, тебе нести!
— Не так уж я и тыкал, — возразил Цасхен, не оборачиваясь. — Я что, не понимаю? Пусть не прикидывается.
В лесу хоть глаза выколи, Цасхен остановился и после долгих попыток разжег небольшой смолистый факел. Довольный, пошел впереди, освещая себе и нам дорогу.
Перепад в яркости мешает перейти на ночное зрение, горящий факел своим сиянием затмевает всё, а как загасить его, пока не представляю.
Шаги Цасхена всё замедлялись, он опустил на землю мешок, сказал тихо:
— Всё. Одеваемся здесь, дальше нельзя узнанными.
— А что с этим благородным?
— Пока пусть побудет связанным. В жертву принесем в конце.
Меня оставили, прислонив к дереву, только ноги связали. Цасхен распутывал веревку на горловине мешка, чертыхался, какой дурак завязал так туго, пальцы сломаешь, а я, сосредоточившись, сотворил крохотный огонек на своих путах, раздувал огонек на веревке. Руки начало жечь, я сразу же заживлял кожу, неженка, не терплю боли, я же демократ, веревка начала подаваться, но в это время и Цасхен с довольным вздохом наконец ослабил узел и начал быстро развязывать мешок.
Я напрягся, глядя на зад ближайшего стража, оттопыренный край быстро покраснел, взвился дымок. Красный огонек пополз вверх вяло, на страже куча одежек, не чувствует пока, я напрягся и всеми силами воли раздувал огонек, наконец второй потянул носом, повернулся с озадаченным видом.
— Что-то паленым пахнет, будто свинью смалят... Эй, Кадер, у тебя зад горит!
Кадер лапнул себя сзади, с криком отдернул руку. Цасхен вскочил, Кадера повалили и начали сбивать пламя. Это заняло полминуты, но веревка уже лопнула на моих руках. Я быстро выдернул меч из ножен Цасхена, он быстро развернулся, в руке блеснул нож, однако лезвие чиркнуло его по горлу.
Двое только поднимались с земли, медленные, словно зомби, я рассек веревку на ногах, два раза ударил сильно и точно им навстречу, и оба тела, брызгая темной жидкостью, повалились на землю. Я торопливо вытряхнул содержимое мешка, сердце радостно екнуло: меч и лук там, дорогие мои, ну-ка давайте обратно на свои места, еще в мешке три балахона, похожие на куклуксклановские, только не белые. Настоящие цвета не вижу, в темноте цветовое зрение отключается. Еще разница в том, что на том месте, где вырезы для глаз, прикреплены мерзкие свинячьи хари.
Из балахонов я выбрал самый длинный, да и тот чуть коротковат, влез в него, всё равно чувствуя себя голым, сейчас бы мои доспехи... Сердце колотится, страшно, я заставил себя двигаться по направлению к поляне, где, как сообщил отец Шкред, должна состояться черная месса.
Далеко за деревьями блеснул свет, снова тьма, а затем показались огоньки. Я рассмотрел цепочку людей в балахонах, на поляну выходят извилистой цепочкой, все повторяют движения предыдущего, словно шаг в сторону — попадешь в ловушку.
Огромный камень заблестел в свете факелов. Высокая фигура в балахоне медленно поднялась на камень и застыла в величественной позе. Я рассмотрел на голове длинные острые рога, не сразу распознал маску, ругнул себя за тупость: Сатану всегда почему-то изображают в виде козла.
Все встали на колени вокруг камня, а их вожак, изображающий Сатану, остановился на вершине, помедлил, затем расстегнул пряжку на груди и резким движением отбросил балахон, который, оказывается, снимается как халат.
Все начали вопить и кланяться, а «Сатана», оставшись только в маске, застыл в гордой позе, несколько подавшись бедрами вперед, чтобы его чудовищного размера гениталии было видно всем во всей красе как можно лучше. Я подумал, что это же просто урод, однако при мистерии здравый смысл роли не играет, все уже в экстазе, разогревались еще по дороге сюда...
— Властелин Мира! — завопил кто-то. — Приди к нам и дай нам силы! Дай силы, чтобы еще больше славить твою мощь, твою власть!
«Сатана» повелительно воздел руки, а внизу торопливо сбрасывали балахоны. В слабом свете замелькали обнаженные тела женщин, мужчины несколько замешкались, как мне почудилось, женщины всегда раздеваются намного охотнее.
Не знаю, почему возникли эти черные мессы. Большинство объясняет их остатками языческих верований, дескать, церковь не уничтожила культы старых богов, а лишь загнала в подполье, где сохранившие верность им продолжают обряды. Но это ерунда, как мне кажется, слишком много в этих мессах христианского: священник, литургия, облатки, причащение, даже крест...
