— А это кто же у нас такой? — ласково спросила я.
Дед самодовольно усмехнулся и ответил:
— Наша Инночка. Видишь, какая большая выросла…
— Нет, вы только посмотрите на нее! — донеслось из-за соседнего забора. — Приехала и даже не зайдет поздороваться!
* * *
Я оглянулась — да так и присела от неожиданности. В первый момент я даже не узнала Галину — так она похудела и похорошела. Когда-то Галка при росте метр шестьдесят весила около центнера и очень страдала из-за своего веса. Она сидела на разных диетах, изводила себя голоданиями, траволечением и грязевыми обертываниями, и все без толку. Теперь же от соседки осталась в лучшем случае лишь треть прежней Галки.
— Что, Галь, — диета? — стараясь не слишком таращить глаза, осторожно спросила я.
— Ха, щаз-з! — молодцевато крикнула соседка. — Заходи, чего покажу… Вон моя диета, смотри!
Я толкнула калитку и остолбенела. Участок Галины казался райским садом. Соседка везде разбила клумбы и цветники, альпийские горки и даже выкопала одно декоративное озерцо. Было даже странно, как на шести сотках можно уместить целый дизайн-проект. Неужели Галка сделала все своими руками?
— Ты же здесь сто лет не была, ничего не знаешь… Помнишь небось, как Динка по Максу сохла? Да, слава тебе, господи, бог отвел, бросил он тогда мою дуреху. Динка поплакала-поплакала да и замуж удачно вышла, муж рукастый попался, Славиком зовут. А Макс, между нами говоря…
Но закончить рассказ про Макса у Галки не получилось — ее прервал пронзительный женский крик из-за соседнего забора:
— Га-а-ал! А Га-а-ал! Выходи-и!
Галка вздрогнула, как будто ее ужалили, беспокойно оглянулась на забор, откуда кричали, потом значительно посмотрела на меня и тихо сказала:
— Ладно, не буду рассказывать, сама увидишь…
— Гала-а, ты гиде, я за тобою соскучила-ась! — доносилось теперь с дороги.
— Иди-иди, посмотри сама. Это Сима, жена Макса, — почему-то шепотом говорила Галка, подталкивая меня к калитке.
Мне стало ужасно любопытно, какую жену отхватил себе наш красавчик Макс. Что правда, то правда — двадцатилетняя Динка действительно была без ума от смазливого соседа-ровесника, а он крутил ее чувствами как хотел. Весь его самодовольный вид словно говорил словами песни Владимира Маркина: «…я себе красившее найду…» И вот представьте себе — выходит, все-таки нашел. Очень интересно, какая она, эта обладательница синеглазого суперприза по имени Максим Иванов?
Я вышла на дорогу и сразу же споткнулась о хозяйку суперприза. Сима сидела на раскладном брезентовом стульчике у забора и, широко расставив монументальные, как дорические колонны, ноги в тренировочных штанах, чистила картошку. Перед ней стояли два больших ведра — одно с водой, второе с еще не чищенной картошкой. Большая, как Кавказский хребет, грудь ее вздымалась под засаленной кофтой без двух верхних пуговиц. Арбузный живот не оставлял никаких сомнений — Сима глубоко и основательно беременна. Помимо солидного бюста и окладистого живота у Симы имелись крупный прямой нос, печальные глаза с трагическими веками актрисы немого кино и шикарная черная шевелюра, забранная в небрежный конский хвост аптекарской резинкой.
— Аккуратнее ходить надо! — проворчала Сима, убирая с дороги могучую ногу, обутую в растоптанный шлепанец.
Да, ничего не скажешь, нашел себе Макс «красившее»! Динка, если мне не изменяет память, стройная и беленькая, как горная козочка. Хотя что это я — разве во внешности дело? Может, эта Сима человек хороший… А в это время на участке Макса запищал грудной ребенок, и беременная Сима заорала:
— Макси-им! Ты чито, не слышишь, Йося плачет!
Я извинилась за неловкость, прижала к себе банку с молоком и побежала доваривать детям кашу. Итак, несмотря на мое длительное отсутствие, жизнь в «Шанхае» продолжалась…
* * *
Янка проснулась только к обеду. Она неторопливо умылась и, забросив на плечо полотенце, отправилась на речку. Вадька, по своему обыкновению, косил траву на участке. Он если не снаряжает удочки — значит, косит траву. Это у нас называется «работа по хозяйству». А я стала укладывать малышей спать. Тихий час, по моему глубокому убеждению, просто необходим детскому организму. Особенно на свежем воздухе. Только я с боем уложила детей в кровати и Алиска с Бориской даже притворились спящими, как за стеной раздался пронзительный крик:
— А ну-ка иди сюда, свинячий огузок! Ты мостки свернул? Что пялишься, оглох, что ли, недоумок поганый?
Окрик был резкий, голос грубый, но я все равно уловила в нем знакомые утренние нотки. И даже те самые интонации, с которыми рано утром звучало «Издалека льется тоска скрипки осенней…». Без сомнения, это кричала Виолетта Петровна. Но какова метаморфоза! Несколько часов назад читала Верлена, а теперь нате вам — свинячий огузок…
Я вышла за калитку с твердым намерением попросить соседку не шуметь. Прошла к ее забору и с удивлением увидела, что старушка, несмотря на ранний час, прямо на жаре принимает гостей. В гостях у нее сидели Семеновна из поселка, что носила по участкам молоко, и, как ни странно, нелюдимый Иван Аркадьевич. На столе под сливой стояли пластиковая «бомба» пива «Охота», бокалы и лафитничек с мутной жидкостью. Несколько пустых флаконов от «Охоты» уже валялись под столом. Тарелка с огурцами и пучком укропа венчала натюрморт.
Грозный окрик, который издала филологиня, относился к рахитичному, худенькому мальчику-дошколенку с большой головой и не по-детски скорбными глазами. Видимо, это и был внук Виолетты Володенька. Мальчик поднимал доски, изображающие в опасных местах участка мостки, и заглядывал под них в поисках лягушек и ящериц. И ничего особенного ребенок не делал, чтобы так на него орать… Времяпровождение, на мой взгляд, самое невинное и естественное для парнишки его возраста. Бориска в компании с Алиской все утро так развлекались. Да и я сама вместе с ними. Увлекательное, доложу я вам, занятие!
— Что-то, Петровна, огурчики у тебя совсем заросли, — стесняясь внезапной вспышки хозяйского гнева, пробормотала молочница Семеновна и торопливо поднялась из-за стола. — Пойду прополю, что ли?
— Ну пойди, пойди, — затягиваясь сигареткой, разрешила хозяйка и отхлебнула теплого пива.
Старушка представляла собой тот тип женщин, которые напоминают цветы. В том смысле, что ни один цветок не может сам себя поливать и окучивать, это должны делать окружающие. Все заботы по бытовым вопросам эти милые дамы с радостью поручают родным и близким, потому что, как правило, сами бывают ужасно слабы для хозяйственных дел. Единственное, что они могут, — это без устали ухаживать за собой, любимыми. Но иногда им даже это бывает не под силу, и тогда дамы-цветы просто курят на террасе, указывая окружающим на их промахи и недочеты в деле культивации их, нежных и слабых.
Виолетта Петровна была из тех, что не ухаживают, а курят. В свои шестьдесят пять она выглядела целиком и полностью на свой возраст, носила короткий седой бобрик, была худа, жилиста и имела низкий приятный голос. Им, этим своим приятным голосом, как я помнила, она частенько читала прекрасные стихи сыну Женьке. А теперь вот еще и орала на внука Вовку.
