– Снежка мама выгуливает, она сейчас в отпуске, – Жмуркин устроился в кресле и придал себе значительный вид. – Иду я по проспекту Строителей, никого не трогаю…
– Уже четырнадцать минут, – Генка следил за часами.
– Ладно, ладно, перехожу к сути, – голос Жмуркина сразу стал стяжательским и деловитым. – Иду, смотрю день… тьфу, дом двухэтажный. А в окне первого этажа картонка с надписью «Продаю». Там много чего еще продавалось, всякие приемники-шмиемники, сапоги еще с Первой мировой, портсигары из дюраля немецких самолетов… А меня одна штука там привлекла – фотокамера, опять же немецкая, раритетная. Дай, думаю, зайду посмотрю. Я ведь с недавних пор и фотографией стал увлекаться, как это там – остановись, мгновенье, ты прекрасно…
– Короче, – напомнил Генка.
– Короче, там было так. Квартира. В квартире сидит дед, лет, наверное, девяноста. Вредный, как анаконда…
Витька засмеялся.
– Чего смешного? – спросил Жмуркин.
– Сравнение хорошее. «Вредный, как анаконда». Сам придумал или прочитал где?
– Сам, – ответил Жмуркин. – Но это к делу отношения не имеет. Так вот, захожу я в эту квартирку, дверь открыта, а там на кровати сидит старикан. Вернее, даже не сидит, а лежит, ну, будто бы при смерти. Вокруг него целая куча родственников. И дочка, и сын, и внучка, и еще кто-то. И все этого деда уговаривают: дедушка, поедем к нам жить да поедем к нам жить, а он ни в какую. К папироскам все своим тянется, а они, родичи, ему эти папироски не дают. Нельзя курить тебе, дедушка, здоровье разрушать… А я стою и думаю – этому дедушке деревянный макинтош десять лет назад уже пора было примерить, а они ему все здоровье сохраняют. Кстати, на меня никто и внимания не обращает, будто я обстановка мебели какая, все у деда папироски отнимают. А он их попрятал по всей комнате – в подушках, в книжках, в ботинках, вот все эти родственники и давай их находить. А дед лежит в койке и их проклинает. Родственникам плевать – они все эти папироски понаныкали и спрятали у себя. Тут дед разъярился и давай проклинать их еще сильней. Проклинает и ботинками в них швыряется, знаете, такие ботинки, «прощай молодость» называются, у деда этих ботинок под кроватью оказалось просто немерено. Родственники сначала уклонялись, потом им это, видимо, надоело, и они собрались и вышли.
А я остался.
Дед перешвырял все ботинки и стал зубами скрипеть. Тут я ему и говорю – дедушка, продай мне фотоаппарат, хорошую цену дам, двести рублей. А дед такой нервный, аж подпрыгивает на своей койке. Меня совсем не слышит. Двести рублей, кричу ему, а он только от своей ярости трясется. Я решил подождать, когда дедушка успокоится. Сел на табуретку. Минут через десять дед немного затих, и я снова к нему – продай фотик, даю последнюю цену – триста рублей. А дед мне и говорит – давай, внучок, слетай за папиросками, а там и поговорим. Я, может, тебе тайну какую открою. Я ему и отвечаю: знаю я ваши тайны! «Ноги гвоздями прибиты к затылку, но он им не выдал, где спрятал бутылку…» Дед захихикал, а потом и шепчет – не, не бутылка, клад. Принеси мне папирос, а я тебе схему дам, где клад зарыл. Курить хочу, помираю.
У меня времени до фига, я взял да и сбегал, до рынка там недалеко было. Купил ему две пачки.
Дед как меня увидел, так сразу папиросы выхватил и выкурил целую пачку. Скомкал ее и бросил на пол, а потом и давай рассказывать.
Когда дед был молодым, он работал в Макаровском монастыре, ворота там строил. Потом началась Гражданская война, а вверх по реке каторга как раз была, рудники медные, и все каторжане разбежались, охрану перебили и пароход захватили. Сколотили банду и по реке пошли, грабили всех подряд, села сжигали. И к монастырю уже подходить стали – река широкая, их издалека видно было. Настоятель велел самое ценное, что в монастыре было, в сундучок собрать и спрятать. Так и сделали. Хотели в монастырской стене замуровать, уже потащили, как тут с парохода стали из пулемета стрелять. Монахи разбежались, а сундучок в кусты свалился, тут его этот дед, ну, тогда он еще был молодым и сильным, и нашел. Взял да и оттащил к монастырской гостинице. Сбросил сундук в подвал, пол быстро расковырял, да и закопал там. Тут как раз эти бандюганы подоспели. И по своему обыкновению давай все жечь и ломать. Монахи укрылись в церкви – а каторжники двери заминировали и рванули! И гостиницу как раз подожгли. Гостиница сгорела и обрушилась – все в подвал и провалилось. Так что все сокровища там и остались…
Жмуркин посмотрел на Генку и Витьку.
– Они там и лежат, – заверил Жмуркин. – Я заглянул в Интернет, в библиотеку заглянул. Везде посмотрел, в архивах старых даже посмотрел. Нигде факт нахождения клада не отмечен. Это во-первых. А во-вторых, через два года тот храм, ну, у которого дверь взрывали, дал трещину и обрушился. И стена завалилась. Одна церковь всего целая осталась. Еще через два года монастырь закрыли и забросили. Так что клад там. Ждет, когда его откопают.
Генка задумчиво посмотрел в потолок.
– Так дед, может, про этот клад каждому встречному-поперечному рассказывал, – предположил Витька. – Всем своим родственникам, всем, кто ему за сигаретами бегал…
Жмуркин подумал и сказал:
– Не. Дед из упертых. Он эту тайну хотел только перед смертью поведать, так красивше. Каждый хочет, чтобы загадка в жизни до конца оставалась… А родичи ему курева не купили – он ее мне и вывалил. Назло им. Но это еще не все. Дед давно еще, после Великой Отечественной войны, план нарисовал. Гостиница церковная ведь большая была, подвал большой, а он в определенном месте сундучок закопал. Просто так не найдешь. А в каком месте закопал – он и сам сейчас не помнит. А в плане все отмечено…
– И где же этот великий план? – Генка продолжал смотреть в потолок. – Могу поспорить, этот план сгорел при каком-нибудь пожаре, или провалился сквозь землю при землетрясении, или нет – его сожрали при откочевке лемминги…
[2]
.
– Не сожрали его лемминги, – Жмуркин с ловкостью фокусника расправил между пальцами клочок зеленоватой бумаги. – Дед мне его отдал.
Генка щелкнул пальцами. Жмуркин бережно вложил в них бумажку. Генка развернул. Витька, выглядывая из-за Генкиного плеча, тоже разглядывал план.
На небольшом, в четверть альбомного листа, клочке имела место схема. Были нарисованы стрелки, указывающие на север и на запад, волнистой линией протянута река, приток Волги, зубчатой линией – стена. Церковные здания были обозначены квадратиками и прямоугольниками. На одном из таких прямоугольников был тщательно выведен крестик.
Генка перевернул бумажку.
На обратной стороне был изображен большой вытянутый четырехугольник и опять направления на север и на запад. И приписано мелким аккуратным почерком: «От юго-западного угла вдоль по южной стене двадцать полушагов, затем семь шагов на север».
– Делайте добрые дела – и они вернутся к вам сторицею, – изрек Жмуркин. – Подай старому, нуждающемуся человеку табаку, и он подарит тебе схему…
