Такой индивидуальный, прямой доступ к таинству снижает нашу пассивность в присутствии богов. Мы их приглашаем, хотя они все равно будет присутствовать, даже без приглашения. Не получив приглашения, они придут к нам как патологии. Неправда, что боги исчезли. Воплощаемые ими телеологические энергии являются вездесущими и глаголющими; они открывают нам, что видимый мир и невидимый мир – это одно и тоже. Можно еще раз повторить то, что сказал о богах Марк Аврелий: «…в чем вновь и вновь испытываю силу их, чрез то постигаю, что они существуют, и вот благоговею»
[252]
.
На это верующий возразит и скажет, что мы сделали из богов «сущий миф», «психологизм» и «грубый вымысел». Но если относиться к богам как к фактам, а не к метафорам или символам, указывающим на трансцендентное им таинство, мы подорвемся на собственной бомбе эмпирических фактов [тем самым затруднив себе доступ к таинству и настаивая на таком подходе], и тогда духовная трансформация станет для нас совершенно невозможной.
Повседневная жизнь людей, отвергающих такой взгляд, не получает посланий, исходящих из глубины или от таинства. Но жизнь без глубины или таинства является совершенно бесплодной. Вспомним Поццо и Лаки из пьесы «Ожидание Годота»: им некуда пойти, нечего делать, ибо нет иерархической перспективы, – только горизонтальная, на которой они сидят и ждут. Но создать динамику психики, вызвать сердцебиение и приток крови, а также распознать в раскрывающихся лейтмотивах индивидуальной истории деятельность богов
[253]
– значит почитать их и воссоздавать глубину и перспективу.
В XIX веке жил поэт Стефан Малларме
[254]
, который боролся с этой дилеммой двойственности. Он писал:
Да, я знаю, мы – всего лишь полые материальные формы, – и вместе с тем возвышенные, если представить, что мы создали Бога и свою душу столь возвышенными… что, да, я хочу придать этой материальной форме осознание того, что она собой представляет. Но она как безумная бросается в Сон, который, как ей известно, не является сном, воспевает Душу и все те божественные впечатления, которые накапливаются в нас с самого детства, и бросает в лицо Великому Ничто, что вся эта великолепная ложь является истиной
[255]
.
Малларме не боится напряжения противоположностей, и его высказывание является несколько более утонченным, чем кажется на первый взгляд. Мы – полые материальные формы, и притом обладающие некой способностью воображать богов, то есть способностью создавать метафоры, указывающие на область таинства, к которой мы подходим. Мы – «сознательная материя», материя, способная на рефлексию, на создание метафор и символов, на что, оказывается, не способна никакая другая форма жизни. Мы – существа, создающие символы, животные, живущие не только инстинктами, но и смыслом. Мы – создания, которые могут не только испытывать печаль, гордость, радость, страх и пребывать во многих других физических состояниях, но и размышлять над ними.
Психика, способная к саморефлексии, представляет собой проявление духа, которое отличает нас от простой личинки или левиафана. Часть нашей инстинктивной сущности стремится создавать метафоры: именно так наше изначальное изумление жизнью принимает феноменологическую форму. Понятие, структура, классификация и даже институциализированная косность приходят позже. «Познание», «приобретение опыта» и «извлечение смысла» происходят одновременно и проникают в сознание посредством метафоры. Поэтому мы с почтением относимся к богам, проживая за свою жизнь последовательно одну мифологему за другой и тем самым создавая миф своего странствия и своего времени, и признаем сопричастность богов нашей жизни и нашему странствию.
Мы живем уже не в эпоху анимизма, когда видели богов в полете птиц, в ветвях деревьев, в поднимающейся по спирали дымке костра на стоянках племени. Мы были загнаны в мир объектов, из которого изгнали богов. Хотя мы обрели гигантскую силу, позволяющую перемещать объекты по нашему желанию, мы все равно живем более поверхностной и безумной жизнью, чем когда-либо. Только понимание метафоры позволит снова сделать видимым невидимый мир. Боги появляются всегда, когда встречаются Эго и Самость, когда их соответствие порождает образ, а сознание может открыться изумлению, вызванному происходящим.
Размышляя над сновидением, Юнг пишет:
Благодаря этому сновидению я понял, что самость – это принцип и архетип ориентации в мире и смысле. Именно в этом заключается его исцеляющая сила. Для меня этот инсайт означал приближение к центру, а значит, – и к цели. Отсюда ко мне пришло первое предчувствие моего индивидуального мифа.
[256]
Таким образом, наше отношение к силам Вселенной, которые движут не только космические тела, но и нашей скоротечной, смертной оболочкой, начинается с встречи с метафорой, с всеведущего «мгновения ока», которое узнает, что мы не околдованы нашими ментальными конструктами до уровня материализации богов. Мы сознательно используем свои вымыслы, а значит, мы не порабощены ими. Скорее они позволяют нам приблизиться к невидимому миру. Вот как об этом говорит от лица Рильке его вымышленный персонаж – Мальте Лауридс Бригге:
Я учусь видеть. Не знаю, отчего это так, но все теперь глубже в меня западает, не оседает там, где прежде вязло во мне. Во мне есть глубина, о которой я не подозревал. Все теперь уходит туда. И уж что там творится – не знаю.
[257]
Каждому из нас нужно вспомнить о том, что знали наши предки: что у нас внутри есть автономная область, которая, если мы будем ей доверять и по всем правилам вести с ней диалог, вступит с нами в контакт и согласится нас направлять.
Будучи ученым, врачом, психотерапевтом и мыслителем, Юнг обладал способностью открыть себя таинству. Он не создал сам, но несомненно помог воссоздать у современного человека способность воспринимать духовное. Он заявил: «Мои работы – это лишь более или менее удачная попытка включить этот "горячий" материал [его переживание бессознательного] в современную картину мира»
[258]
.
