Меня что-то царапнуло, я прокрутил разговор в обратную сторону, сказал с недоумением:
– Вот меня часто упрекают, что либо цифры попутаю, либо повторю что-нить два раза… а то и три! Отец Дитрих, вы ж говорили как-то, что в Зорре целых десять тысяч жителей!
Он кивнул, в глазах оставался вопрос:
– Да. Но что…
– А потом вы сказали, – произнес я с торжеством, – наберется триста-четыреста душ.
Он снова кивнул, лицо стало грустным:
– Все верно, сын мой. Все верно…
Я умолк, смущенный. Вот уж не думал, что даже здесь так хреново, а что уж тогда говорить про земли дальше к Югу. Там вообще чистой души не найдешь, а все прожженные, подлые, дырявые, черные, продажные… Уж не говорю про вообще бездушных людей.
– Да, – пробормотал я, – это будет бой!.. Прошляпили, потеряли, теперь надо отвоевывать обратно. Самая главная битва всегда за души, а тут мы не просто разбиты, а отступаем в беспорядке… Надо быстро перегруппироваться, отец Дитрих, и – снова в бой!.. Отец Дитрих, я сегодня покину Зорр, даже зимой нахожу, чем заняться – вот дурак, да?
– а вы заканчивайте здесь и, как только дороги станут проходимыми… А то, знаете ли, в Зорре авторитет у церкви пока что есть, но в Армландии… гм… как и в других южных королевствах…
Он вздохнул:
– Сын мой, молодость отличается тем, что делает общие выводы из отдельных случаев. Сколь многие начинали с намерения опорочить церковь, восстать против нее – и внезапно изменяли свои взгляды, падали на колени и поклонялись! Со многими случилось то же, что с Валаамом, сыном Боеровым, который пустился в путь, чтобы проклясть Израиль, и вопреки своим намерениям благословил его!
Я пожал плечами:
– Таких, как я, этот пример не убедит.
– Почему? – спросил он в недоумении.
– Валаам услышал, – напомнил я, – всего-навсего ослицу.
– Да, – согласился он. – И что? Я удивился:
– Как что? Ослы, знаете ли, для меня не авторитет. И ослицы – тоже.
Он усмехнулся, показывая, что понял как шутку, но шуткануть – не значит опровергнуть, но я смотрел серьезно. Я же нормальный человек, и если со мной заговорит ослица, я удивлюсь, что говорит именно ослица, никогда не видел говорящей ослицы, но это не значит, что буду слушать ее, как профессора. Тем более ослица своими речами никак не перевернет мое мировоззрение и образ жизни. У ослицы, как бы сказать потолерантнее, репутация совсем не та, чтобы выступать перед федеральным собранием насчет бюджета на следующий год. Он покачал головой:
– Сын мой, ослица заговорила не сама по себе. Я задрал голову и посмотрел на небо.
– Что, ей подсказали оттуда? И не могли выбрать кого-нить поавторитетнее? Кому бы поверили больше?
Дитрих посмотрел на меня с улыбкой, но тень набежала на его худое строгое лицо.
– Ох, сэр Ричард… Мы бессознательно думаем, что Бог видит нас сверху…
– А что, – спросил я невольно задиристо, – сбоку? Он покачал головой и ответил мягко:
– Он видит нас изнутри.
Я зябко передернул плечами:
– Да? Неожиданная мысль. И страшноватая.
– Прятаться нужно от недоброжелателей, – укорил он мягко, – а родители всегда видят своих детей такими, какие те есть. И любят… даже уродливых.
Я кивнул:
– Господу недурно удалась природа, но с человеком, как мне иногда кажется, вышла осечка.
– Только кажется, – сказал он поучающе. – Верь, сын мой! Ты не такая свинья, какой часто бываешь.
– Ох, отец Дитрих! Вы еще не знаете, какой я бываю!
– У человека много свободы, – напомнил он. – Он может быть и еще большим животным, чем ты думаешь. Вообще-то понять Бога легко… если только не пытаться его объяснить.
– Бог, которого можно понять, – возразил я, – уже не Бог.
Он подумал, развел руками:
– Сэр Ричард, боюсь… вы правы.
– Так почему боитесь?
– Потому что мне в самом деле придется ехать с вами, – ответил он серьезно. – Будь вы попроще или поглупее, все было бы легче. Не хочу, чтобы вы наломали дров… если этого можно избегнуть. А вы с вашим просто пугающим пониманием сути вещей можете наделать бед!
Я хлопнул себя по лбу:
– Кстати, да… Как я об этом сразу не подумал…
– О чем, сын мой? – спросил он с опаской.
Я сжал кулаки, выдохнул и сказал другим голосом:
– Да так, мысль одна посетила. Все от слабости нашей душевной, отец Дитрих.
Он перекрестил меня:
– Держись, сын мой. Дьявол силен. Он никогда не спит.
– Отец Дитрих, – напомнил я еще раз, – я жду вас в Армландии. Там работы намного больше, еще раз уверяю! Приезжайте сразу, как сможете. И людей с собой возьмите, если кто решится на такое путешествие.
Он благословил меня, я поцеловал ему руку и быстро отправился к конюшням. Конечно, можно предложить ему прямо сейчас в Армландию на крупе моего коня, однако… каждому овощу нужно дозреть.
В обратную дорогу я пустился с утра, а к вечеру уже несся по землям барона Эстергазэ. Чтобы выглядеть своим в доску, я высмотрел медведя, дурень не восхотел, как все порядочные толстожопые, на зиму в берлогу, зашиб удачным броском молота, кое-как взгромоздил на конский круп, и в таком виде геройски появился перед воротами замка.
Там заорали, торопливо опустили мост, одновременно распахивая ворота, подняли решетку. Я сбросил медведя на середине двора: гуляйте ребята, от медвежьей крови повышается мужская сила, отпустил Зайчика и, отпихиваясь от ошалевшего Пса, пошел в донжон.
Сухой горячий воздух опалил промороженное лицо, я с облегчением перевел дух. Из зала выскочили сэр Растер и Митчел, оба еще красномордее, чем в день отъезда, распаренные, словно не из-за стола, а из бани.
– Сэр Ричард! – вскричал Растер обиженно. -Да как же так!.. В который раз – и без нас?.. Это несправедливо!
– Нет на свете справедливости, – согласился я. Митчел, хоть и покачивается, даже за косяк ухватился, но в пьяненьких глазках такой же укор. Оба широкомордые, любители выпить и подраться, потом подраться и выпить, сдружились в неразлейвода, а теперь с каждым днем становятся все больше похожими один на другого.
– Что в лесу? – спросил Митчел.
– Звери, – ответил я.
– Какие?
– Всякие.
Он потер ладони:
– Поохотимся!
– Это точно, – согласился я, – даже весну ждать не будем. Но не сейчас, не сейчас…
– Да, – согласился Митчел, – снег сейчас как пух. Пусть слежится, уплотнится, а то и наст появится…
