– Я храбр, – пробормотал я, – настолько храбр, что… необходимо завести себе трусливых советников. Сэр Альбрехт, как вы полагаете, пора уже идти на обострение с соседними королями? Или рано?
Он сказал с удивлением:
– Вы с ума сошли? Рано, конечно. Я вообще не понимаю, зачем обострять отношения?
– Приятно, – ответил я. – Хоть вас эта холера не задела.
Сэр Альбрехт посмотрел на меня исподлобья.
– Спасибо, – произнес он сквозь зубы, – только я не в восторге, что меня назвали трусливым.
– Простите, сэр Альбрехт, – произнес я с искренним раскаянием. – Это так, вырвалось… Ради красного словца, как говорят, не пож amp;чеешь и родного отца. Нам вина не давай, только сострить разреши… А потом начинаются войны такие, что историки долго ломают головы, пока не говорят в озарении: все дело в экономике! Только она, проклятая, может ответить на все вопросы. И неважно, что ответы неверные, зато какие глубокомысленные… Давайте на этом военный совет закончим. Вы добивайте бедного зверя в озере, а я пойду отосплюсь. Я больше вообще-то привычен на диване, чем на коне да еще зимой.
Ночью я проснулся от свиста и грохота. Почудилось, что исполинский дракон набросился на замок и трясет в ярости, стараясь поднять и унести. Послышалось сопение, нечто огромное и горячее толкнуло, навалилось.
Я поспешно сотворил огонек, Бобик дрожит и жмется ко мне, чуть не выпихивая из постели, а в окна ветер швыряет горсти снега. За толстыми каменными стенами ревет и беснуется даже не буря, а шторм, ураган, недаром Бобик перетрусил. Собаки бесстрашны против того, что понимают, но даже самые храбрые прижимают уши при первом же ударе грома, а в грозу пытаются вырвать из руки поводок и мчаться куда глаза глядят.
– Все хорошо, – сказал я успокаивающе, – все нормально! Подумаешь, ветерок.
Бобик скульнул и попытался просунуть голову мне под мышку, чуть не оторвав руку. Я торопливо начал гладить его и чесать, стараясь, чтобы за ушами трещало погромче, заглушая рев.
Пугливо приоткрылась дверь, служаночка прошлепала старыми башмаками по каменному полу, к груди прижимает огромную вязанку дров. У камина споткнулась, поленья посыпались из рук. Она вздрогнула от грохота, оглянулась на постель расширенными в ужасе глазами:
– Простите, ваша милость… Я отмахнулся:
– Ерунда, я не спал. Бросай быстрее в огонь, а то сама околеешь.
– Да, ваша милость, да, я быстро!
Трепеща, она быстро-быстро, как суетливая белка, уложила поленья поверх багровых углей. Желтые язычки взметнулись до того, как встала на четвереньки и начала с великим усердием раздувать. Я засмотрелся, длинная ночная сорочка натянулась на округлых ягодицах, а на груди, напротив, провисла под сладкой тяжестью.
При каждом вздохе-выдохе грудь то приподнималась, то провисала еще больше, обозначая острыми кончиками соски. Огонь разгорелся, девчушка подхватилась и, отыскав совок и веник, начала шустро сгребать разлетевшиеся по полу стекла от разбившегося под ударом бури окна. Порывы ветра вбивали снег через узкое окно и бросали ей на голову.
Бобик почти перестал дрожать, но жмурился и прижимался ко мне. Девчушка сгребла стекла вперемешку со снегом, что быстро тает, рубашка совсем промокла и липнет к телу. Я услышал дробный перестук зубов, вздохнул и велел:
– Оставь совок.
Голос мой прозвучал сурово и властно. Она поспешно опустила его на пол, повернулась, трепещущая от холода и с приоткрытым в испуге ртом.
– Да, ваша милость…
– Иди сюда.
Она подошла ближе, только теперь я рассмотрел, насколько сильно озябла: лиловые от холода губы, бледное лицо, гусиная кожа на руках и прыгающая нижняя челюсть. В глазах страх и безнадежность.
– Быстро ко мне, – велел я. – Да поскорее, не хочу выпускать тепло!
Еще больше испуганная, она торопливо юркнула под одеяло, вскрикнула в ужасе, увидев пса, и замерла, прикоснувшись к его горячему боку. Бобик укоризненно вздохнул и перестал дрожать, зато девчушка затряслась еще больше.
– В-в-в-ваша м-м-м-милость…
– Ну что? – спросил я тоскливо. – Он тоже замерз, как и ты Грейтесь, пока я добрый! Надо бы погнать, но сердце у меня, как у матери Терезы.
Бобик под одеялом поднял голову и, принюхавшись к новому существу, переложил голову на более мягкие колени, чем мои. Она охнула, застыла, страшась даже дышать.
Я сказал одобрительно:
– Он теплый, как печка! Не сгоняй, быстрее согреешься.
– Ваша милость!
– Правда, – заверил я. – А то вся как ледышка.
– А он меня не съест?
– Раньше не съел?
– Тогда он прибегал к нам на кухню, а теперь я в его будке.
– Хороша у него будка! Ну, если боишься песика, перелезай ко мне.
Багровые блики бегают по стенам и по кровати, бледное личико вроде бы порозовело, но в глазах страх и колебание: кого из нас бояться больше.
Благодаря ревущему камину воздух быстро прогревается, к тому же ветер сменился и бросается с другой стороны замка, а там глухая стена, никаких окон. Девчушка начала наконец дышать, Бобик высунул голову из-под одеяла, понюхал воздух и снова спрятался. Девушка охнула, когда он начал умащиваться в своей обычной собачьей манере: три круга направо, три круга налево, а потом с удовлетворенным вздохом разом рухнуть на облюбованное место.
Она сперва косилась в мою сторону круглым блестящим глазом, как у испуганной птички, у птиц всегда удивленные глаза, наконец, решилась повернуть голову и посмотреть на меня обеими глазами.
Я улыбнулся дружески.
– Сильная буря, верно? Она прошептала:
– Очень, ваша милость… Такая бывает раз в году, да и то не каждый год.
– Это надолго?
– Нет, ваша милость.
– Ну да, сильные грозы долго не длятся, – согласился я. – А ливни так вообще… Ну как, согрелась?
Она сказала поспешно:
– Да, ваша милость. Я пойду?
Я протянул руку, положив ее на Бобика, коснулся щеки девушки. Нежная и гладкая, как чистый шелк, но все еще холодная, а когда нащупал ее руку, так пальцы все еще как ледышки.
– Ну да, – возразил я, – ты превратишься в сосульку еще на лестнице!
– У нас на кухне жарко…
– Замерзнешь по дороге. На кого Бобик будет морду складывать? Дай-ка руку…
Она робко сопротивлялась, я сунул ее длинные тонкие пальцы себе под мышку. Мы лежали лицом к лицу, между нами сладко сопел и всхрюкивал Бобик. Она снова от страха задерживала дыхание, ведь ее рука лежит на ужасном Адском Псе, но тепло постепенно пошло по ее руке, начало прогревать тело, я чувствовал, как уходит из нее холод.
