Если очутиться не в таких встрепанных чувствах, как я, хоть в первый раз, хоть сейчас, то можно в самом деле видеть дивную красоту, очень чуждую, но тем не менее красоту.
Я взял гильзу, пояс расстался с нею охотно, направил в сторону массивной станины. Пальцы сжали холодный металл, однако заклепка выскакивать не желала. Я сжал сильнее, потер, будто лампу Аладдина, наконец догадался сказать мысленно: "Выстрел!" и представить себе, что металлический стержень под ударом воздушной волны или электромагнитной катапульты выскакивает из гильзы.
Ни толчка, ни отдачи, хотя я держал гильзу абсолютно расслабленно. Если бы не абсолютная тишина, не услышал бы, как едва слышно звякнуло, но затем резкий удар по металлу, словно я со всей дури метнул молотом в металлическую стену. Замерев, я с трепетом смотрел на стальной цветок, круглую шляпку со звездочкой и точкой в центре, она появилась на девственно чистом и гладком боку станка. Именно там, куда направлял открытым концом.
Из-за стальных горбов донесся встревоженный голос Джильдины:
– Что случилось?
– Ничего, – заверил я.
– А звякнуло?
– Это я задел тут железку…
– Будь осторожен!
– Буду, буду.
Сердце колотится, как у бегущего от волка зайца. Ощущение такое, что у меня в ладони всего лишь пневматический молоток. Видел такие, набор гвоздей подается из рукояти, а ты только подводишь к нужному месту и нажимаешь кнопку. А при помощи этого молотка, что у меня в ладони, работяги Довоенной Эпохи скрепляли металлические плиты.
Я повертел патрон, должен быть пустым, но чувствую в нем добавочную тяжесть, а когда опять осторожно попробовал залезть в него пальцем, снова укололся о злое острие. Похоже, гвозди-заклепки формируются прямо в рукояти. Наверное, из окружающего воздуха. Возможно, надо, чтобы "пистолет" побыл под солнцем или просто на дневном свету… Хотя нет, какое тут солнце? Выдернул нужное прямо из воздуха, недаром так резко похолодало. Не на один гвоздик пошла энергия. Я бы сказал, что пояс зарядил эту штуку по полной программе. Не знаю, сколько в нем зарядов, но, думаю, что обойма приличная…
Послышались быстрые шаги, я торопливо вернул гильзу на пояс, из-за агрегатов вышла Джильдина. Еще издали метнула быстрый взгляд на мой пояс, все замечает, зараза наблюдательная, но промолчала. Лицо раскраснелось, глаза счастливо блестят, а за спиной в мешке погромыхивает при каждом шаге.
– Хорошая добыча? – поинтересовался я.
– Еще не знаю, – ответила она, но голос звучал как фанфары, извещающие о выходе короля. – Потом, потом…
– Уходим?
– Да, – ответила она. – А что ты взял?
– Не знаю, – ответил я как можно простодушнее, – но так красивше.
– А зачем?
– Просто на память, – пояснил я. – Для красоты. Мужчины должны быть красивыми. Ты петухов видела?
– Нет, – ответила она озадаченно. – А что это?
Я развел руками:
– Ну, как тебе объяснить… А других самцов видела? Я не имею в виду человеков. Самцы всегда красивше самок, не знала? Это чтоб им понравиться. Так положено. У оленей красивые рога, у селезня перья и голова, у…
Она кривилась, слушая мой самодовольный бред, а я расправлял плечи и всем видом показывал, что и я стараюсь ей понравиться, как вон барсуки пляшут перед барсучихами, чтобы привлечь их внимание, а потом р-р-раз и… гм…
Судя по ее лицу, она вообще не понимает, зачем это плясать перед ней. Все равно не такая дура, чтобы реагировать на какие-то дурацкие пляски.
Вспыхнул свет, впервые настоящий солнечный, блеск ударил со всех сторон. Я зажмурился, ошеломленный сиянием, а когда глаза привыкли, рассмотрел, что мы, как два комара, накрыты гигантским стальным колпаком, размером с Мамонтову пещеру.
Свет отражается в зеркально отполированных стенах, падает сверху и острыми лучами бьет из-под ног. Мы озирались, ослепленные и ошарашенные, а сверху и отовсюду прогремел нечеловеческий голос:
– Смертные!..
Джильдина охнула, я чувствовал страх, а когда страшусь, то из меня всегда лезет какая-то глупость: я напыжился и сказал очень умно и с необходимой печалью понимания ситуации:
– Ну вообще-то смертны все… Даже галактики. Говорят, Вселенная тоже… когда-то брык – и склеит ласты.
Голос умолк на миг, Джильдина испуганно оглянулась в мою сторону, и тут же голос грянул:
– Именем Верховного бога богов Ульриха только бессмертные могут войти в это святилище и выйти живыми!
– В мире нет ничего бессмертного, – возразил я, – но если говорить в житейских категориях, то… смотря в каком ключе рассматривать смертность…
Голос проревел неумолимо:
– Вас двое! Законом Ганца Дженнера предусмотрено, один должен быть принесен в жертву!.. Второй может уйти.
– Круто, – сказал я пораженно, – нам предлагают решить проблему выбора? Все философы мира не сумели, а мы вот так должны? Это ты меня считаешь сверхгением человечества или эту, простите за выражение, женщину?.. Меня, понятно, я сам частенько проснусь и понимаю, какой же я все-таки умный, замечательный, красивый, гениальный, воспитанный, скромный… но это все в потенциале, пока, кроме меня, этого никто не видит, придурки слепые, так что щас прямо я не совсем готов ответить на этот вопрос со стопроцентной точностью…
Джильдина оглянулась на меня, как на сумасшедшего, я и сам понимаю, что сумасшедший, когда вот так подпирает страх, язык либо немеет, либо начинает молоть всякую чепуху, это вроде дымовой завесы кальмара, под прикрытием которой пытаешься улизнуть.
– Решайте, – прогремел голос.
Мне почудилось в нечеловеческом голосе злорадство, но мы все очеловечиваем вокруг себя все, даже машины и женщин.
– Но мы решаем выйти оба, – заявил я.
Идол повторил могучим ревом:
– Вас двое! Выйти может только один, как повелел великий властелин… император джиннов Ганц… Кангерр!
Джильдина вскричала быстро:
– Ты должен нас выпустить! Я – Хозяйка Талисмана Всех Талисманов!
Голос идола прозвучал громче:
– Один умрет, один выйдет. Такова воля великого… величайшего!
Мне почудилось, что голос слегка изменился, словно включилась другая программа, вон даже имена путает, но главное осталось: один из нас должен умереть. Джильдина уже перестала шарить взглядом по отполированным стенам, там ни щелочки, слушает, чуть пригнувшись, готова броситься, было бы на кого.
Под сводами полыхнула ветвистая молния: настоящее дерево с длинными плазменными корнями и множеством ветвей. Прогрохотал гром, доказывая искусственное происхождение: иначе я услышал бы одновременно со вспышкой.
