Я толкнул дверь, в ответ пахнуло влажным теплом, в ноздри ударили запахи наваристого супа с бараниной. Повар и две стряпухи уставились на меня с ужасом. Я поставил ведро с водой на стол и, взяв Фриду под локоть, вывел на чистый воздух.
– Иди отдыхай, – велел я. – Не твое это дело, поняла?
– Ваша милость!
– Иди-иди, – сказал я грозно, – а то нашлепаю.
Она исчезла, я вздохнул и, повернувшись, чуть не наткнулся на Макса. На его лице сострадание боролось с изумлением.
– Сэр Ричард!.. Я тоже пытался сказать леди Фриде…
– Что пытался? – спросил я устало.
Он вздохнул, на меня смотрел с мольбой и надеждой.
– Когда я увидел, как она… на кухне…
Он мялся, подбирая слова, я спросил нетерпеливо:
– Что? Что на кухне?
Он покраснел так, что даже уши запылали, и проговорил трагическим шепотом:
– Чистит овощи… Вместе с челядью! А ведь она же знатного происхождения! Если бы вы даже не сказали, это ж видно… У нее и манеры, и взгляд, и поворот головы… Да и не стали бы вы нести ведро воды даме, недостаточно знатной!
Я вздохнул.
– Да, это аргумент. Тут уж не отвертеться. Но, Макс, как я уже сказал по прибытии, она под злыми чарами. Ее выкрали из замка еще во младенчестве, все годы жила и воспитывалась на чужой кухне! Что удивительного, если, кроме кухневодства, ничего не знает и не умеет?.. Происхождение ее высокое, но это все, что о ней знаю.
Он задержал дыхание, в чистых глазах сверкала решимость, лицо окаменело, скулы заострились.
– Вы заняты великими делами, сэр Ричард, – проговорил он сдавленным голосом. – Вам объединять Армландию, а я, простой рыцарь, могу посвятить свою жизнь восстановлению справедливости в отношении этой леди! Это долг рыцаря – защищать женщин.
Я смешался, не зная, что ответить, но Макс смотрит ясными чистыми глазами праведника, ждет ответа сюзерена, который мудр и справедлив.
Я развел руками и сказал с фальшивой бодростью, пряча глаза:
– Благородное решение, сэр Максимилиан!.. Очень благородное. Весной станет яснее, как надо защищать, а летом… гм… наверное, уже сможете это сделать. Если за это время ничего не изменится.
Он выпрямился и отчеканил:
– Только не с моей стороны! Я преисполнен рвения, сэр Ричард. И пламенной отваги. Церковь велит нам защищать женщин, не щадя ни жизни, ни злата, ни земель. И сейчас Господь осчастливил меня возможностью встать на защиту женщины!
Я перекрестил его и сказал кротко:
– Я тоже благословляю. Рыцарские идеалы… нет их прекраснее.
Он отсалютовал, ушел в зал, все время оглядываясь, не покажется ли Фрида. Я подумал, рыцарские идеалы прекрасны уже тем, что для рыцаря дороже всего, даже дороже жизни. И рыцарь, будучи человеком самоотверженным, охотно и с радостью отдает за них жизнь. Через много веков, когда рыцарь трансформируется в мушкетера, он все еще останется таким же пылким и самоотверженным, но когда наступит час испытаний, с такой же легкостью будет отдавать свои убеждения за свою жизнь.
Про джентльмена, следующую после мушкетера инкарнацию рыцаря, умолчу, у него уже нет идеалов, а есть только утонченные манеры. Про современного же человека, которого уже и мужчиной не называют, а только мужиком, – вообще вспоминать противно.
Макс – истинный рыцарь, церковь зажгла в нем огонь веры, стремление к высшим идеалам справедливости и чести. Вера христианина… прежде всего прекрасна. Вообще вера должна быть… красивой! Я пальцем не шелохну для той ветви христианства, которую проповедуют пьяные разжиревшие попы в бабьих рясах, очень удобных для того, чтобы скрыть свивающие до колен пуза, больше всего озабоченные как бы еще чего урвать от дойной коровы церкви.
Нет, рыцари бы такую веру не приняли, это понятно и насекомому. И мне такое противно. А здесь вера чистая, с горящими глазами и чистым праведным сердцем. Рыцари охотно присягают ей и несут ее в своих душах и распространяют где словом, а где огнем и мечом, что тоже истинно и правильно.
Страусы не любят кошек за то, что те закапывают свое говно в песок, а я не люблю барона Альбрехта, что разгребает песок и ехидно показывает, куда собираюсь вступить.
Барон оппозиционер настолько, что даже кубок на пиру поднимает в стиснутом кулаке, однако когда принимаю решение, уже не спорит, а выполняет умело и достаточно творчески.
Да и вообще, это я, как правитель, всегда должен быть готов ответить на вопрос: «А что будешь делать, если?..» Оппозиция брать на себя ответственность и принимать решения не обязана. Потому барон с удовольствием оппонирует, критикует, высмеивает, даже язвит, но понимает, что на такие риски не пойдет, на какие решаюсь я.
Сейчас за окном холодные зимние звезды, промерзлая луна робко ползет по обледенелому небосводу. Пес бесстыдно дрыхнет у камина, разогрелся так, что уже лежит на спине, изогнувшись и раскинув лапы. Из раскрытой пасти высовывается язык.
В дверь постучали, я сказал «войдите», через порог переступил барон Альбрехт, крайне учтивый, трезвый и с мокрыми приглаженными волосами.
– Счастлив видеть вас на ногах, – сказал он серьезно.
– А почему нет?
– Остальные свалились, – объяснил он. – Зимний поход измотал всех. Кто-то отморозил уши, кто-то пальцы… Сейчас все отсыпаются. Суток двое еще не увидим за столом героев!
Я сотворил чашку кофе и придвинул ему на другой край стола. Он сел, принюхался.
– Пахнет обворожительно… Вы этим и спасаетесь?
– И вам поможет.
– Знаю, – ответил он, – уже пробовал…
Я наблюдал, как он осторожно отхлебывает черную густую жидкость, горячую и сладкую, губы барона вытягивались трубочкой, но глаза неотрывно следили за моим лицом.
– Сэр Ричард, – произнес он легко, – вижу скорбь на челе!.. Великие замыслы?
– Нет, – признался я. – Самые что ни есть мелкие.
– Можно поинтересоваться?
– Если не опасаетесь запачкаться, – предупредил я. – Размышляю уже в который раз, достаточная ли я сволочь, чтобы стать хорошим правителем больших территорий, где много лордов, сотни городов, тысячи сел и масса самого разного народа.
Он вскинул брови.
– А в чем затруднение?
– Я всем хотел бы быть хорошим, – ответил я честно. – И пока я был простым рыцарем, это удавалось. Даже паладину удавалось, хотя меня мало кто понимал. Но хотя бы никто не проклинал! А вот гроссграфу достанется…
Он подумал, развел руками:
– Сэр Ричард, я рос в неплохом окружении и приличном замке, но я с детства видел, что мои родители – полнейшие идиоты и все делают не так, как надо. И говорят не то, и поступают не так! Ну просто кретины, мне за них бывало жутко стыдно. За все стыдно: как говорят, одеваются, общаются с соседями… А уж как ведут себя с моими ровесниками, я вообще сгорал со стыда… Так вот, сейчас у меня трое детей. Я вижу, что я для них полнейший идиот, все делаю не так, как, по их мнению, надо. Ну просто кретин, как им за меня жутко стыдно… И говорю не то, и одеваюсь не так, и соседям брякаю по своей непроходимой дурости не то, что, по их мнению, должен бы изречь…
