Натурам мелким и подленьким свойственно везде и во всем искать и находить гаденькие и приземленные мотивы. Им непонятны и недоступны высокий дух рыцарства и воодушевление, которое охватило массы при известии, что папа римский бросил клич пойти и освободить от неверных Гроб Господень. Нет, эта мелкая сволочь во всем находит оправдание именно своему мелочному существованию: рыцари шли грабить, то есть ими двигала экономика, комплексы, фрейдизм… А еще все великие деятели, от Гильгамеша и до современных потрясателей основ, вдруг стали педерастами. Раньше не были, а сейчас стали. Как цари, короли, фараоны, магараджи, так и полководцы, философы, поэты, ученые, путешественники, литературные герои…
Что ровно половина из них должна быть неграми, молчу, это другая статья, больше смешная, чем вызывающая возмущение. Но вот тех, кто всех великих объявляет неврастениками, педерастами, пьяницами, бабниками, казнокрадами, я бы с превеликим удовольствием вешал на площади при великом стечении народа и бросании в воздух чепчиков.
Это невзирая на то, что эти великие в самом деле нередко были неврастениками, педерастами, пьяницами, бабниками, казнокрадами, а то еще и похуже, но все равно бы вешал. Умные мотивы поймут, а идиоты пусть лают. На меня константа Мировой Идиотии не действует, хотя она все ширится и ширится… Впрочем, надо быть объективным: это я все умнею, умнею, умнею, замечательнею, все осознаю и понимаю, вижу все пружины, что двигают Мироздание… Гм, пора самому там кое-что подкрутить, я уже созрел для подкручивания.
Да, собственно, если вот так наедине с собой, чтоб никто не подслушал, в глубине души и я такой: все высмеиваю и обгаживаю. Это моя защитная реакция на попытки сделать меня чище и лучше, а мне в белых перьях как-то не по себе, мне в говнеце, как и всем, уютнее. Но все же я иногда спохватываюсь и борюсь с собой, удавливаю в себе Фрейда и Экономиста, иначе не смогу смотреть в чистые честные глаза не только Сигизмунда или Макса, но даже Растера и Митчелла, что хоть и не ангелы, но все же часто не могут меня понять только потому, что до такой низости сами не опускаются даже умозрительно.
Однако же, мать-мать-мать, ну не может, седалищным нервом чувствую, а теперь еще и зрю, не может чистый и благородный рыцарь править чем-то большим, чем собственный замок!.. У правителя должно быть чистое сердце и благородные помыслы, хитрая изворотливая душа и руки в крови. Правитель должен сочетать в себе идеалиста, мечтающего построить на земле совершеннейшее государство, где все будут счастливы, и хладнокровного мерзавца, который ни перед чем не остановится, чтобы этого достичь.
Церковь старается сделать нас хорошими, упирая на то, что "…так Бог велел", я же, как политик, должен стремиться выстроить в Армландии все так, чтобы каждому было выгодно "быть хорошим". Ибо зову души следуем в редкие минуты просветления и тогда готовы на великие и благородные поступки, а собственной выгоде следуем все остальное время, коего, понятно, больше.
Видимо, потому "просветленные люди" почти никогда в этой жизни не добиваются заметных успехов. По опыту видим, что успех всегда на стороне очень даже не просветленных, которые действуют вовсе не по зову души. Скажем даже, он на стороне людей, весьма запачканных в сомнительных сделках. А если сказать прямо, то в преступных. Из всех обладателей состояний только Гейтс заработал честно, остальные же и промямлить не смогут, откуда у них деньги. Просто умело прятали концы в воду, отмыли, но факт остается фактом – именно эти люди правят миром.
Так вот моя задача, чтобы эти люди, как бы они ни нажили состояния, действовали в рамках правил. Которые, понятно, напишу я, как самый умный, замечательный и все такое.
По стуку копыт я ощутил, что Зайчик сбрасывает скорость, поднял голову. Ветер зло пытается влезть под одежду, но уже не выдавливает из седла, даже не выворачивает веки и губы: далеко впереди к небу поднимаются башни замка Сворве, а Зайчик знает, что нельзя подъезжать на полной скорости.
Глава 15
Ворота распахнули, услышав рог и разглядев, что за всадник на огромном черном коне. Мы величаво проехали по спущенному нам навстречу мосту, а когда миновали арку, со стены уже торопился в шубе поверх лат Саксон: с красным от мороза лицом, с улыбкой на суровом лице.
Глаза, что всегда смотрят с подозрением и неприязнью, на этот раз лучатся счастьем.
– Сэр Ричард!
– Он самый, сэр Саксон, – ответил я, подчеркнув его титул, чтобы не назвал меня привычно вашей милостью. – Рад тебя видеть в добром здравии.
– А где ваша собачка, сэр?
Я развел руками:
– Ну вот… Куда бы я ни приехал, все сперва спрашивают про этого бездельника.
Воины перехватили повод коня, я соскочил на землю, прибежали слуги и увели Зайчика в конюшню. Саксон широко улыбался, я обнял его, мы оба рыцари, я поинтересовался:
– Как в замке?
– Тихо, – сообщил он с гордостью, понимая вопрос, как к начальнику охраны. – Противники затихли, словно их и нет больше.
– А может, и нет, – согласился я. – Увидели, что ничего не обломится, теперь на других смотрят. Ладно, увидимся за столом!
Я пошел в донжон, снег здесь убран куда тщательнее, чем у меня. Даже не скрипит, подошвы ступают по твердым каменным плитам, снег сумел спрятаться только в щелях, да и то видно, как его старательно выметали.
Леди Беатрисса, как мне сообщили, сейчас в часовне. Служанка быстрым шепотом сказала, что леди в последнее время проводит там слишком много времени. Я стиснул челюсти и смолчал, в глазах служанки немой укор, она просто требует, чтобы я что-то сделал, совершил, предпринял, ну нельзя ей, совсем еще молодой, проводить слишком много времени в молитвах и покаянии.
– Хорошо, – сказал я коротко. – Я пока переоденусь.
– Вина подать?
– Нет, но сыра и мяса – можно.
Я закончил трапезу и выпил две чашки кофе, когда явилась та же служанка и сообщила, что ее госпожа только что закончила молитву и сейчас покинет часовню. Я вновь увидел в ее глазах безмолвное требование что-то сделать для ее хозяйки.
– Как она?
– Печальная, – сообщила служанка.
– И после молитвы?
– Да, сэр. Поторопитесь, сэр.
– Ей сказали, что я приехал?
– Сэр, как мы могли такое не сказать?
– Бегу, – ответил я.
Леди Беатрисса появилась в том же длинном платье, в каком я увидел ее впервые, но сейчас я смотрел только в сильно побледневшее и похудевшее лицо. Огромные фиолетовые глаза стали еще крупнее, в них появилась пугающая и завораживающая глубина.
– Леди Беатрисса, – произнес я и, поклонившись, взял ее за руку.
Ее ладонь казалась невесомой, а пальцы безжизненными. Я поцеловал их, стараясь не выходить за рамки, сейчас надо держаться-держаться-держаться.
