– Кто, Мия? – В голосе Джордана слышится гнев. Я знаю, что гнев его направлен не на меня, а на того, кто меня изуродовал.
По щеке скатилась еще одна слеза. Я вытираю ее тыльной стороной ладони, судорожно вздыхаю, хватая ртом воздух.
– Оливер. Мой отец.
– Твой отец? – Недоверие в его голосе причиняет боль. Я чувствую себя ничтожеством.
– Не всем с отцами везет так, как тебе, Джордан. – Я не хочу, чтобы в моих словах звучала ожесточенность, но поделать с собой ничего не могу. – Мой отец не был заботливым и любящим, как твой. Мой отец был мерзким жестоким изувером, он избивал меня, когда ему требовалось выместить свою злость, – обычно ремнем. От этого и шрамы.
Я срываю с себя простыню, обнажая свое тело. Поворачиваюсь к нему спиной. Нестерпимо острая душевная боль затмевает разум. Не понимаю, что я делаю, вообще не соображаю. Просто делаю…
– Если я вела себя особенно скверно, как он выражался… например, не закрыла крышкой молоко. Или совершала особо тяжкие преступления… на минуту опаздывала домой из школы, – он лупил металлической пряжкой своего ремня. Чтоб было больнее. И понятнее.
Горячие слезы струятся по моему лицу. Они обжигают кожу, но я их не вытираю, чтобы чувствовать хоть что-нибудь. Мне необходимо что-нибудь чувствовать. Хоть что-нибудь.
– Он тыкал в меня ножами и пистолетами. Забавлялся так, чтоб я знала свое место в пищевой цепочке. А сколько раз он ломал мне ребра и прочие кости. Ломал пальцы, я потом их сама себе вправляла. А сколько было вывихов плеча. Смещение коленной чашечки от того, что он топтал мои колени ботинками. – Я судорожно вздыхаю. – Такой была моя жизнь. Теперь ты знаешь все, и я ухожу.
Схватив простыню, я накидываю ее на себя. Отвращение к себе разъедает меня, как болезнь. Я хочу одного – уйти отсюда. Но Джордан не медлит.
Подскочив сзади, он заключает меня в кольцо своих рук, привлекает к себе. Я не вырываюсь, потому что в глубине души хочу остаться. Мне необходимы его внимание и забота, больше всего на свете.
Я больше не хочу быть одна.
Я ощущаю дрожь его тела. Он прижимается щекой к моей щеке. Я зажмуриваюсь от боли, что испепеляет меня изнутри.
– Нет, Мия, – шепчет он. – Нет.
Его ладони, его руки… надежные руки, которые, я знаю, боли мне никогда не причинят…
Самообладание окончательно оставляет меня.
Я рассыпаюсь, как разбитое вдребезги стекло. Ноги подкашиваются, но Джордан рядом, не дает мне упасть. Подхватив меня на руки, он несет меня на кровать.
Я оплетаю его руками и ногами, зарываюсь лицом в его грудь, приникаю к нему всем телом, выплакиваю боль многих лет, погребенную в глубине души.
– Я здесь… я с тобой… всегда. Никому и никогда я не позволю причинить тебе боль, Мия. Клянусь.
* * *
В какой-то момент я уснула. Изнемогла от слез, которые лила, заново переживая вместе с Джорданом боль своего прошлого.
Проснувшись, чувствую, глаза опухли, голова тяжелая, гудит.
Я поднимаю ее с груди Джордана, моргаю, чтобы в глазах прояснилось. Его глаза закрыты, но руки мгновенно еще крепче обнимают меня.
– Не уходи. – Он открывает глаза.
– И не собиралась, – хриплым шепотом отвечаю я.
Он поглаживает мою спину, ладонью выводя на ней круги.
– Как самочувствие?
Потирая глаза, я кладу подбородок ему на грудь.
– Бывало хуже.
Он понимающе кивает.
– Спасибо… за то, что был рядом, выслушал меня.
– Всегда к твоим услугам. – Он трогает мое лицо. – Хочешь еще поговорить, на свежую голову?
Я качаю головой.
– Сейчас мне хорошо. Не хочу выходить из этого состояния. – Я снова кладу голову ему на грудь, слушая тихое биение его сердца.
Мой взгляд скользит по татуировке, покрывающей правую часть его грудной клетки, плечо и руку до самого запястья. Это ритуальная татуировка; в узор вплетены изречения.
Кончиком пальца я веду по его руке, читая изречения, которые видела раньше, но внимание на них обратила только сейчас…
Не всяк, кто странствует, теряется.
Это – на двуглавой мышце.
– Свою татуировку я делал в три этапа, – объясняет Джордан. – Эту часть – во время путешествия. В Индонезии.
Мои пальцы ползут к его предплечью…
Не получается жить дольше, живи насыщеннее.
– Эту я сделал после смерти мамы.
Я печально улыбаюсь, потом прижимаюсь губами к его руке, целуя каждое слово. Потом принимаю сидячее положение, забираюсь на него верхом. Джордан кладет руки на мои бедра.
– Закончила меня изучать? – со смехом спрашивает он.
– Я изучаю твою татуировку. Нет, не закончила. – Улыбаясь, я наклоняюсь и читаю надпись на его груди…
Я не ищу неприятностей.
Обычно неприятности находят меня.
Я смеюсь. Очень даже в духе Джордана. Однако это изречение мне знакомо…
– Гарри Поттер. – Я тыкаю пальцем в татуировку.
– Уф! – выражает недовольство он, потирая грудь.
– Прости. – Я робко улыбаюсь. – Это ведь цитата из «Гарри Поттера», да?
Джордан бросает на меня подозрительный взгляд.
– Да. А что?
Я пожимаю плечами.
– Да так… чокнутый. – Я кашляю, прикрывая рот ладонью.
Он прищуривается, потом молниеносным движением опрокидывает меня на кровать и подминает под себя.
– Аййй! – Я издаю визгливый смешок.
– Ты назвала меня чокнутым? – Он приближает ко мне свое лицо. Оно серьезно, но глаза его искрятся озорством.
– Нет. – Я плотно смыкаю свои расплывающиеся в улыбке губы.
– Нет? Я же слышал своими ушами.
– Да ты что! – Я притворно охнула, изображая изумление. – Если у тебя на груди вытатуирована цитата из «Гарри Поттера», значит, ты чокнутый, что ли? По-моему, наоборот, это круто.
– Ну и хитрая ты задница, – подкалывает он меня. – Без шуток, детка, Гарри Поттер – крутой чувак. Волшебник, разрази меня гром!
Я начинаю хохотать. Мне нравится такой Джордан. Джордан, открывшийся другой стороной. Той, которую больше никто не видел. «Раздетый» Джордан. Настоящий. Джордан, которого он прячет в глубине души.
Он хохочет вместе со мной, потом гладит мое лицо, большим пальцем придавливая мои губы, пробуждая во мне желание. Смех мгновенно стихает. Он убирает палец с моих губ и сминает их своими губами.
