К счастью, здравый смысл, как ни крошечен он был, в Кликуне на этот раз возобладал, и колокол он решил пока не трогать.
Теперь надобно было решать, спускаться вниз или кричать. Ну, тут уж дело было несложное. Донизу что-то около сорока ступеней. Брюхо мешает так, что ног и пола не видно, вниз тянет картофельным мешком. А глотку продрать настоящий мужчина почитает за дело и честь: на бабу ли орать, или кого другого учить уму-разуму.
— Эй та-а-ам! — Кликун пошире раззявил рот, перевешиваясь через боковину и подхрипловато разрывая ночную тишину. — Дозорные! Быром сюда!..
Кричать пришлось ещё раза два. На третий из-за поворота вывернули двое, скорее всего спавшие в кустах, и один из них яростно крикнул:
— Че орёшь, придурок! Совсем озверел?!
— Гости к нам! — объяснил Дося, разводя руками, весьма довольный собой и важной новостью, которую сообщал. — Двое с холмов идут.
Дозорные снизу разом присмирели. Один помчался в дежурку, к спящему капитану, второй начал быстро взбираться наверх, позвякивая о колени кольчугой, который каждый из них за спиной у начальствующего проклинал, и окованными ножнами широкого меча, которым в бою не пользовался никогда.
Пришельцы здесь были делом нечастым, тем более пришельцы со стороны холмов, известно, что необитаемых. Конечно, история могла быть всякая, вплоть до того, что к ним шёл один из заречных лесников, сбившийся с тропин и проплутавший в холмах, а теперь вышедший на Холмовище или просто пришедший за какой-то помощью, — но издавна, со времён, когда здесь было ой как неспокойно, а точнее, когда в округе шли постоянные стычки и бои — с гаральдскими дворянами, которых князь наградил не принадлежащей ему землёй и которые насаждали тут свой порядок, с гномами, которые считали, что ежели они трудом и кровью своей эти земли от нечисти очистили, значит, им люди и должны платить... наконец, с этой самой нечистью, согнанной со своих исконных, и нередко возвращающейся, — иной раз, чтобы пощипать, иногда, чтобы попрошайничать или торговаться, а иногда, чтобы грабить и получать всерьёз.
В основном из холмов приходили последние, равно как и люди, которых официально и за людей-то не считали: так, приблудники всякие. В последние годы, правда, все вроде наладилось и стычек никаких не было. Но память у тех, что поумнее, вполне осталась; оттого и проклинали свои кольчуги неразумные да молодые; потому и учили их лукам и мечам те, что постарше, с головой. Так, на всякий случай.
Поэтому когда Даниэлю с малышом оставалось пройти до поселения шагов пятьсот, у ворот уже столпилось примерно двадцать человек.
Среди них были двое, в поселении самых главных: староста Двуус (усы были чёрные, тонкие, длинные, свисающие безвольно), да сам начальствующий — отставной капитан гаральдских войск, носитель нашивок с конём, бывший капитан кавалерийского отряда то бишь. Звали его Ганс Крёдер, но все жители, уразумев привычку капитана цацкаться с четырьмя своими конями и никогда не расставаться с маленьким, опасным в его руках кнутом, так и звали его в зависимости от ситуации: Лошадник да Кнут.
— Схарр, — упавшим голосом сказал всматривающийся в идущих Старостин сын, Метеля, молодой и оттого острый на глаз. — Ей-ей, схарр. Точно.
— Вот принесла нелёгкая, — сплюнув и дёрнув ртом, мрачно заметил староста и посмотрел на капитана.
Тут уж решать было ему, всякому понятно. Остальные глядели, кто пытаясь угадать, что скажет Кнут, кто просто сбитые с толку, ожидая. Были здесь и женщины, и дети — в основном из старостинской да ближних семей, — и все восьмеро бодрствующих дозорных (вторую восьмёрку и третью, запасную, будить не стали: двое все-таки никакой не отряд).
— Ну ждём, — без особой мрачности, приценившись к подходящим, а оттого прищурившись, сказал капитан, пожав плечом, — подойдут — спросим. Там увидим.
— А ворота открывать или погодить? — спросил Метеля, кивая на мощные створки, отворить которые было делом двух-трёх минут.
— Открывайте сейчас, — решил начальствующий. — Го- степриимствовать будем. Чего уж там.
— Да, Милла, — вспомнил староста, повернувшись к дородной жене, — ты пошла бы согрела чего. Штоб стол был и угощение внятное. А то вдруг законный гость?..
Женщина, не сказав ни слова, медленно кивнула. Широкое лицо её было насторожённым. Уж она-то точно не понимала человека, идущего со схарром.
Все девочки и девушки, кроме одной одиннадцатилетней, что не приходилась старосте никем, повинуясь Миллиному знаку, двинулись вслед за ней. Оставшаяся вжала голову в плечи, будто так стала незаметна, но продолжала смотреть на стену, с подхода которой взирали на неизвестного гостя важные люди. Брат её, Дося, стоял позади людей и вытягивал шею, чтобы видеть приближающихся. Никто не оборачивался и, стало быть, её не прогонял.
Человек, явственно грязный, ободранный и дикий, усталый безвольными плетьми рук, тёмным лицом, сгорбленными плечами, подошёл к воротам, приоткрытым на ширину плеч, и остановился шагах в четырёх. Из вещей у него были только сумка и пояс, на котором висел в ножнах не слишком длинный, ладони в две с половиной неширокий кинжал, от рукояти которого, разглядев её, каждый из взрослых изменился лицом. Волосы, чёрные, неровно сползали на плечи и спускались чуть ли не ниже ключиц.
Подбородок, покрытый короткой, не слишком тёмной щетиной, говорил, что пришедший молод; лицо отвечало наоборот.
Рядом с ним, чуть сзади, скрываясь за спиной, замер схарр, совсем небольшой, наверняка ещё ребёнок, — это поняли даже те, что помоложе, кто схарров никогда и мельком не встречал. Чёрные глазки мохнатого блестели насторожённо. Он опасался.
— Здравствуй, добрый человек, — кратко кивая (не кланяться же), негромко приветствовал его капитан. — Гостем будешь?
Юноша кивнул и, хрипло прочистив горло, сказал:
— Я буду благодарен за любую крышу и ночлег... — помедлив, он добавил: — Меня зовут Дан.
Выговор у него был нездешний. Не тягучий, не разводящий «а» и «о», не выделяющий «ч». Он подменял «о» на «а» и говорил куда быстрее, чем привыкли здесь. Ясное дело, был не из провинции. Впрочем, ясно это было только капитану, повидавшему на своём веку каждую из четырёх жемчужин Гаральда и слышавшему, как говорят в больших городах, где все куда-то спешат; для остальных странный пришелец просто говорил не по-нашему.
— Милости просим, — услышав, что, кажется, все мирно, кивнул староста, принимая правление в свои руки; капитан отступил, кивком велев расчистить входящему дорогу.
Юноша вошёл, все расступились, раздались в стороны, явственно опасаясь схарра и избегая впрямую на него смотреть.
— Желаете помыться? — спросил староста; пришедший кивнул. — Ну, идите за Мэтью, он мой сын, приведёт вас... там с вечера ещё осталась вода, мож даже тёплая. Как будете готовы, пожалуйте к нашему столу, — и, кивнув вместо поклона, староста направился к дому, который уже заполнялся светом и гомоном, теплом открытого очага и запахами разогретой еды.
