— Может, так поедим сегодня? — спросил Дрюпин. — Оно и холодное вкусное…
Я его стукнула немного по голове, он не обиделся, Дрюпин человек не обидчивый. Только есть холодную жратву совсем не хочется.
— Ладно, сейчас поправлю…
Дрюпин полез под микроволновку, принялся пыхтеть и бряцать ключами. Я ждала. Внезапно машина зажужжала громче, на панели управления замигали разноцветные огонечки и цифры, Дрюпин дернулся и почти сразу заверещал.
Кажется, он поджаривался, верещал, во всяком случае, громко. Он попытался выбраться из под микроволновки, но не получилось, кажется, он там застрял, бил ногами и завывал; я уронила подносы с едой, схватила Дрюпина за ноги и рванула. Вытащила до пояса, Дрюпин заверещал сильнее, я тоже дернула сильнее и вытащила его наружу.
Дрюпин хрипел. Он схватил бутылку с водой, сорвал пробку и стал пить, и почти сразу выплюнул и завыл, начал кататься по полу, точно горел изнутри. Я растерялась, не знала, что делать, поэтому я накинулась на Дрюпина и прижала его к полу.
Что случится с человеком, которого засунут в микроволновую печь?
Дрюпин возился, стараясь выбраться, а я его держала. Наверное, ему было очень больно, во всяком случае, глаза у него сделались дикие, видимо, он все таки немного сварился изнутри.
Я сама чуть не заплакала. Я представила, как оно будет, если Дрюпин сейчас возьмет да и помрет. Я останусь одна. Есть, конечно. Клык, но он мелкий еще, с ним и поговорить толком нельзя, он сумасшедший, одна останусь.
Дрюпин плакал. Выл. Ему было больно. Я думала, по коже у него пойдут пузыри, но потом вспомнила, что микроволны жарят изнутри. Что гораздо хуже.
— Больно… — прохрипел Дрюпин. — Больно…
— Лежи, — велела я. — Лежи тихо, не дергайся.
Дрюпин закрыл глаза и стал лежать. А потом уснул. А я боялась его будить, опасалась — думала, он проснется, а изо рта у него кровь потечет. Я оттащила его в конец столовой и пристроила на трех составленных стульях. Не знала, что делать.
Решила поесть. Глупо, конечно, но ничего лучше я придумать не могла. Взяла три подноса, достала нож.
Первый поднос попался протухший, едва вскрыла пластик, как брызнуло почти мне в глаз зеленоватой дрянью, дальше открывать не стала, почему то представилось мне, что внутри протухшие черепахи. Много–много, во всяком случае, вонь была совершенно незнакомого характера. Отправила поднос в утилизатор.
Второй поднос был условно съедобен, в нем обнаружилось что то вроде чечевицы с имбирем и грибами, тухлятиной не воняло, но от грибов я стараюсь держаться подальше.
В третьем подносе обнаружилось мясо с жареной картошкой, это подходило. Еда старая, неоднократно замороженная и размороженная, вкуса в ней почти никакого не осталось, но я решила поесть. Нервы и так ни к черту, а от голода они еще сильнее расстроятся, так что лучше есть.
Хлеба бы. Но хлеба тут совсем не найти, ни в одном из подносов ни кусочка. Ладно. Когда я отсюда выберусь, возьму две буханки, буду посыпать сахаром и есть, запивая чаем. Пока не надоест, черный хлеб и сахар. Интересно, откуда во мне эта любовь к сахару, к крепкому чаю, к черному хлебу? Наверное, раньше я была… Стоп, запретная тема. Я давно уже сказала себе, что не буду пытаться вспомнить. Потому что это чертовски опасно. Вот тот, дурачок, который исчез, он все время пытался вспомнить, пытался выяснить… И где он?
Безымянный.
Отправили в Х–пространство. Ага. А нас почему то не отправили. Меня могли бы отправить, кстати, так этот гад меня избил…
Вообще, чем больше я вспоминаю этот случай, тем сомнительнее он выглядит. Сломал мне нос и челюсть, и я осталась на базе, хотя это я должна была испытать Установку. Зачем он это сделал?
Хорошо бы об этом его лично спросить, да где он сейчас?
Застонал Дрюпин, зашептал что то, кажется, про маму. Видимо, это генетика. Дрюпин не помнит ничего, как и все мы, а когда плохо ему, вспоминает маму.
Все мы беспамятные и жалкие люди.
А может, и не люди. Ну, то есть не совсем.
Плохо. Стены давят на голову, на спину и на затылок, дышать трудно, трудно, сердце пускается в загон…
Это клаустрофобия. Боязнь замкнутых пространств. Раньше, кстати, за мной никакой клаустрофобии не замечалось. Впрочем, и волосы у меня раньше не выпадали.
Показался Клык. Я услышала его сильно заранее, он брел по коридорам, гремя костылями, кашляя и напевая песню про веселое путешествие в далекие и счастливые края, веселые соседи, какие то там друзья. Клык то и дело запинался, цеплялся за стены и начинал смеяться. Он вообще много смеется, это меня в нем поражает. Смешливый паренек. А по виду не скажешь. По виду от него плакать хочется. Даже мне. А он смеется.
— Привет, Сирень! — издалека поздоровался Клык. — Привет!
— Привет, — поздоровалась я. Если с ним сейчас не поздороваться, он будет «приветкать» каждые две секунды.
— А я иду кушать! — радостно объявил Клык. — Иду! Подождите меня, не ешьте пока! Стукни Дрюпина по голове, а то он все слопает. Подождите!
— Я жду.
Я отставила поднос, Клык обидится, если увидит, что мы начали без него. Обидчивый, но отходчивый. Живет на отшибе, в самом конце коридора. Я предлагала ему переехать поближе к нам, вокруг наших с Дрюпиным обиталищ много пустых боксов, однако Клык почему то отказался. Заявил, что ему в конце коридора очень хорошо, и он никуда не пойдет, особенно к Дрюпину, Дрюпин храпит…
Я не стала спорить. Жалко его, как увидишь, так хочется шоколадкой угостить. Только нету.
Клык показался.
На изогнутых костылях, с шинами из алюминиевой табуретки, которые ему смастерил Дрюпин, весь в самодельных бинтах, похожий на сломанное насекомое, Клык вошел в столовую. То есть ввалился, всыпался, пожалуй, совершив множество ненужных дерганых движений и вздохов.
— Привет, — в очередной раз сказал Клык. — А что с Мастером?
Мастером он называет Дрюпина, он вообще его уважает.
— Сварился, — ответила я.
— Совсем?! — перепугался Клык. — А где мы его хоронить будем?
— Не до смерти, — успокоила я. — Не сдохнет. Вон лежит.
Клык увидел Дрюпина и поспешил к нему.
Клык на самом деле похож на насекомое. На маленького богомола, такие же ломаные линии, такая же немного треугольная голова. Вот взяли богомола, сунули в мясорубку, а потом переломанного бросили, а он не умер, а как то выжил, сросся, и получилась каракатица такая. Ходит с трудом, дышит хрипло, лицо все в шрамах, голова тоже. Что с ним делали — непонятно, наверняка какую нибудь пакость испытывали. Машину времени. Ненавижу. До зубовного скрежета, до спазмов в голове. Я понимаю Волка, он их ненавидел по полной. Вот всех этих экспериментаторов подлых, тварей, где они…
