Я молчала. Забавная мысль посетила меня — а что, если это на самом деле конец? То есть все, тупик? Воздух будет истончаться, мы будем лежать в этой комнате с железными стенами, Дрюпин и Клык будут ругаться, дышать станет все сложнее, и никакого белого света…
— Сирень! — позвал Дрюпин. — Сирень, я не могу больше…
— Он специально дышит чаще! — заявил Клык. — Я же говорил, он нам весь воздух израсходует!
— Я не дышу чаще!
— Я же слышу — дышишь!
Включился свет. Раз — и включился, точно у меня в глазах взорвались атомные бомбы, хотя я этого никогда и не видела, как они взрываются.
Но проморгалась постепенно.
Клык лежал под столом, вытянув руки вдоль туловища, глядя в потолок, с сосредоточенным лицом.
Дрюпин валялся, немного придавленный сундуком, от этого посинел и дышал действительно часто. Хотя если появился свет, значит, и вентиляция восстановилась. Комната моя была совсем разрушена. Упало все, что могло упасть.
Я поднялась.
— Сиренька, у тебя отличный синяк под глазом, это тебе Дрюпин поставил.
Я потрогала глаз. Фонарь, это да. К тому же, судя по всему, синяки у меня будут с ног до головы.
Дрюпин напрягся и сбросил с себя сундук. Поглядел в потолок.
— Плохо дело, — сказал он.
Я тоже поглядела.
Потолок вспучился. Прямо посредине выпирал железный пузырь, выглядевший весьма неприятно, казалось, что он вот–вот лопнет и прольется расплавленным металлом. Кроме того, по стенам пошли трещинки, похожие на мелкую паутинку, пол чуть скособочился, и все, что могло катиться, скатилось к левой стене.
Дрюпин, сильно хромая, подошел к двери. Дернул за ручку, дверь не открылась. Дрюпин крякнул и навалился на дверь плечом.
С тем же успехом.
— Так и знал, — сказал из под стола Клык. — Дверь заклинило. Теперь мы умрем от голода. То есть вы умрете. То есть Дрюпин, конечно, умрет.
— А вы, значит, не умрете? — спросил Дрюпин.
— Ха, — сказал Клык.
Он постучал себе по плечам и по груди, издав сухой хрустящий звук.
— Сушеная кукуруза, — сказал он. — Я всегда ношу с собой, так, на всякий случай. Мы с Сиренью будем питаться кукурузой, а ты умрешь от голода.
Клык подмигнул Дрюпину.
Тот растерянно поглядел на меня. Я пожала плечами.
— А Дрюпин пусть ботинками питается, я ему отдам.
Клык щелкнул каблуками.
Дрюпин насупился.
— А что? Ботинки у меня из настоящей кожи, пускай он их жует. Ему вообще то худеть надо.
— Ну, все, — Дрюпин направился к Клыку. — Этот калека меня сильно утомил. Сейчас я с ним немного разберусь.
— Давай! Бей инвалида! — заорал Клык так душераздирающе, что Дрюпин остановился.
Он в сердцах плюнул на пол и отступил.
— Дверь точно заклинило? — спросила я.
— Точнее не бывает.
— У меня очень вкусные ботинки, — сообщил из под стола Клык. — Главное, тщательно разжевывать. Попробуй, Дрюп! Я же видел, ты давно к ним присматривался…
Но Дрюпин уже не стал обращать на него внимания, вернулся к двери.
— Замок в порядке, — сказал Дрюпин. — Петли тоже. Перекосило раму. Домкрата у тебя, конечно, нет?
— Как же, как же, две штуки под диваном. Дрюпин, что за тупые вопросы…
Я достала зеркало, поглядела.
Лучше бы я в него не глядела. То, что я увидела, мне опять не понравилось. Нос был сильно скорябан, и фонарь тоже имелся, губа разбита, а на лбу странный отпечаток в форме гайки.
— Без домкрата… — Дрюпин оглядел комнату. — Можно попробовать вынести диваном.
— Давай попробуем.
Мы попробовали. Диван оказался тяжеленьким. Мы откатили его от стены и установили напротив двери. Плюсом было то, что у дивана оказались колесики.
— Если удастся его хорошенько разогнать… — нахмурился Дрюпин.
Разогнать диван не удалось. Нет, мы его, конечно, разогнали и даже треснули им пару раз в дверь, однако последствия это имело печальные — во–первых, диван немного сломался, во–вторых, Дрюпин вывихнул себе палец на правой руке. Клык, как всегда, комментировал наши действия из под стола. Надо отметить, иногда эти комментарии были весьма едкие, в частности, вывихнутый дрюпинский палец он связал с бесспорной личной нечистоплотностью Дрюпина.
— Это воздаяние, — сказал он. — Так будет с каждым лунатиком, злоупотребляющим ковырянием в носу. Он у тебя еще и отсохнет. Посинеет, потом почернеет, однажды проснешься — а пальца то и нету.
Дрюпин промолчал и стал думать.
Я не мешала ему. Сначала я хотела немного прибраться, но потом подумала, что не буду этого делать — комната стала совсем неприятной, и я решила переехать. Боксов много, выберу новый, стану жить.
— А потом и на руку перекинется, — вещал из под стола Клык, — дойдет до локтя, тогда уж не отвертишься, повезут тебя по дорожке ухабистой, под печальную музыку, узнаешь тогда…
— Непонятно… — сказал задумчиво Дрюпин. — Ты не слышишь?
— Тихо вроде.
— Да нет, пахнет ведь.
Дрюпин втянул воздух.
— Это какой то лунатик обделался, — сказал Клык. — Обделался, а свалить на тебя, Сиренька, хочет…
— Кровью ведь пахнет, — Дрюпин уставился на меня.
Я огляделась. Нет, все нормально, у меня, кажется, только ушибы. Дрюпин оглядел себя. На его одежде крови видно не было.
— Пахнет ведь.
Я принюхалась. Кровью действительно пахло.
— Так…
Мы посмотрели на Клыка.
Из под стола торчали только его ноги, в старых растрепанных ботинках, кажется, действительно кожаных и на два размера больше, надетых на голые ноги. Я схватила Клыка за щиколотки и выволокла его на свет.
За Клыком протянулась красная полоса.
Дрюпин выругался.
— Сирень, этому лунатику доверять нельзя, — сказал Клык. — Лучше ты его свяжи как нибудь… В правом кармане у меня чечевица, в левом кукуруза, вместе их есть нельзя…
Я выхватила нож и стала снимать с Клыка куртку.
Он сопротивлялся. Не сильно, хилый слишком был, я легко прижала его лапки к полу коленями и быстро срезала с него ножом одежку, что что, а ножом я работать умела.
Под одежкой обнаружилось тело. Бледное, с выпирающими костями и какими то шишками, но шишки были не самым страшным, самым страшным были шрамы. Он был весь покрыт шрамами.
— Мама… — не удержалась я и охнула.
Потому что нельзя было не охнуть. У него совсем не было здоровых мест, то есть совсем не было здоровых мест, ни сантиметра. Шрамы. Одни шрамы налезали на другие, располагались поверх. Маленькие объединялись в крупные, небольшие острова в архипелаги, архипелаги в материки…
