Ответа не потребовалось. От старика не укрылось, как заблестели и увлажнились глаза молодого гостя.
– Да ладно тебе, – забормотал старик. – Будет, будет, чего уж там…
Стеклянная кабина лифта скользнула вниз и перенесла их на цокольный этаж, где посреди белоснежного зала стоял…
Умопомрачительный аппарат.
– Ну вот. – Стайлз тронул какую-то кнопку, и пластиковый футляр, сто лет защищавший машину времени, отъехал в сторону; старик кивнул. – Залезай. Садись.
Шамуэй медленно пошел к машине.
Стайлз тронул еще одну кнопку, и машина, вспыхнув изнутри, стала похожей на затянутую паутиной пещеру. Она вдыхала годы и тихо выдыхала воспоминания. По ее хрустальным венам летали призраки. Великий бог-паук за одну ночь соткал для нее ковры. Она была обитаемой; она была живой. Ее механизм омывали невидимые приливы и отливы. В ее чреве хранился жар солнц, таились фазы лун. С одного края, вся в клочьях, металась осень, а с другого подступали снежные зимы, которые влекли за собою весенние цветы, чтобы опустить их на поляны лета.
Не в силах произнести ни звука, молодой репортер вцепился в подлокотники мягкого кресла.
– Ты не бойся, – приободрил его старик. – Я же не отправляю тебя в путешествие.
– Да я бы не возражал, – отозвался Шамуэй.
Старик вгляделся в его лицо.
– Верю. Ты похож на меня – каким я был сто лет назад. Ни дать ни взять мой названный сын!
Тут молодой гость прикрыл глаза; ресницы поблескивали влагой, а витавшие со всех сторон призраки сулили бессчетное множество завтрашних дней.
– Что скажешь? Как тебе нравится мой «конвектор Тойнби»? – порывисто заговорил старик, отгоняя грезы.
Он отключил подсветку. Репортер открыл глаза.
– «Конвектор Тойнби»? Что это?..
– Ага, еще одна загадка? Так я про себя зову этот аппарат – в честь великого Тойнби, блестящего историка, который сказал: любая общность, любая раса, любая цивилизация, которая не стремится поймать будущее и повлиять на него, обречена превратиться в прах, остаться в прошлом.
– Он прямо так и сказал?
– Примерно. Да. Так вот, можно ли выдумать лучшее название для моей машины? Ау, Тойнби, где ты там? Вот тебе ловушка для будущего!
Старик схватил гостя за локоть и вытянул из кабины.
– Хорошего понемножку. Времени у нас в обрез. Сюда вот-вот пожалуют сильные мира сего. А потом Стайлз, ветеран путешествий во времени, сделает последнее эпохальное заявление! За мной!
Вернувшись на крышу, они посмотрели вниз, где уже собирались знаменитости и полузнаменитости со всего света. На подъездах образовались пробки, небо заслонили вертолеты и бипланы. Дельтапланам не осталось места; они, как стадо цветных птеродактилей, уже давно томились на краю обрыва, сложив крылья и подняв носы к облакам.
– Надо же, – прошептал старик, – все это – в мою честь.
Репортер взглянул на часы:
– Без десяти четыре, начинаем обратный отсчет. Близится великое прибытие. Уж извините, но это я сочинил еще на прошлой неделе, когда писал о вас материал для «Новостей». Прибытие и отправление, которые слились в единый миг, когда вы, шагнув сквозь время, изменили будущее всего мира – от ночной тьмы к свету дня. Но меня преследует один вопрос…
– Говори какой?
Шамуэй уставился в небо:
– Когда вы двигались вперед по ходу времени, неужели никто не замечал вашего прибытия? Как вы думаете, неужели ни один человек, задрав голову, не увидел, как в воздухе завис ваш аппарат – сначала здесь, потом над Чикаго, над Нью-Йорком и Парижем? Ни одна живая душа?
– Как тебе сказать, – ответил создатель «конвектора Тойнби». – Полагаю, меня просто не ждали! Если кто-то и заметил нечто странное, откуда ему было знать, что это за штуковина! К тому же я соблюдал осторожность, нигде подолгу не задерживался. Много ли мне было нужно: снять на пленку перестроенные города, чистые моря и реки, свежий, не знающий смога воздух, неукрепленные рубежи, спокойную жизнь всеобщих любимцев – китов. Я перемещался стремительно, фотографировал быстро и пулей помчался назад, против течения времени. Как ни парадоксально, сегодня все будет иначе. Миллионы и миллионы глаз дружно устремятся вверх. Каждый человек в бескрайней толпе будет переводить взгляд – разве не так? – с желторотого авантюриста, сгорающего в небе, на старого дурака, все еще гордого своей победой.
– Это правда, – сказал Шамуэй. – Так и будет!
Раздался хлопок. Шамуэй оторвался от зрелища людской толчеи на окрестных площадках, от кружения летающих машин, потому что Стайлз откупорил бутылку шампанского.
– Наш приватный тост на приватном празднике.
Взяв бокалы, они ждали заветного мгновения, за которое полагалось выпить.
– Осталось пять минут, продолжаем обратный отсчет. А почему, – спросил молодой репортер, – никто, кроме вас, не совершал путешествий во времени?
– Да потому, что я сам положил этому конец, – ответил старик, перегибаясь через ограждение крыши и глядя на толпы собравшихся. – Осознал, чем это чревато. Нет, я-то вел себя разумно, не забывая о последствиях. Но нетрудно представить, какой начнется кавардак, если все кому не лень повалят в кегельбаны времени и будут сбивать кегли направо и налево, повергать в ужас туземцев, распугивать горожан, вмешиваться в судьбу Наполеона или воскрешать Гитлера и ему подобных? Боже упаси! Правительство, разумеется, согласилось – вернее, потребовало, чтобы «конвектор Тойнби» стоял на вечном приколе. Сегодня ты стал первым и последним человеком, чьи отпечатки пальцев останутся на его рычагах. Десятки тысяч дней аппарат находился под надежной охраной, чтобы его не украли. Что там со временем?
Шамуэй посмотрел на часы, у него перехватило дыхание:
– Осталась одна минута, продолжаем обратный отсчет…
Теперь Шамуэй стал отсчитывать вслух секунды, старик отсчитывал вместе с ним.
Они подняли бокалы с шампанским.
– Девять, восемь, семь…
Внизу наступила мертвая тишина. Небо дышало ожиданием. Телекамеры устремились кверху, готовые начать слежение.
– Шесть, пять…
Они чокнулись.
– Четыре, три, две…
Сделали первый глоток.
– Одна!
Оба со смехом выпили еще. Потом взглянули на небо. Золотистый воздух над береговой линией Ла-Хольи замер. Настал миг великого прибытия.
– Оп! – выкрикнул молодой репортер, словно фокусник на манеже.
– Оп, – мрачно повторил Стайлз.
Никакого эффекта.
Прошло пять секунд.
Небо зияло пустотой.
Прошло десять секунд.
Воздушная стихия не дрогнула.
