Ему было известно: если долго ждать и горячо желать…
Они придут, сядут, поздороваются с ним, как обычно: мать поцелует в щеку, отец схватит за руку и крепко сожмет, в конце концов громкие приветствия поутихнут, и тогда можно будет начать прощальный ужин в ресторане этого заштатного городка.
Прошло две минуты. Он слышал, как тикают часы на запястье. И больше ничего.
Прошла еще минута. Он сосредоточился. Начал молиться. Сердце билось совсем тихо. И опять ничего.
Еще минута. Он прислушивался к своему дыханию. Показалось: вот сейчас. Сейчас, черт возьми. Давайте же!
Сердце у него запрыгало.
Дверь в зал открылась.
Не поднимая головы, не открывая глаз, он затаил дыхание.
Кто-то направлялся к его столику. Кто-то остановился. Кто-то смотрел на него сверху.
– Я уж думала, мы никогда больше не дождемся от тебя приглашения на ужин, – сказала ему мать.
Когда он открыл глаза, она как раз наклонилась поцеловать его в висок.
– Сколько лет, сколько зим! – Отец схватил его за руку и крепко пожал. – Как жизнь, сынок?
Сын вскочил, едва не опрокинув бокал.
– Отлично, пап. Привет, мам! Садитесь, что же вы, садитесь, прошу вас!
Почему-то они так и остались стоять. Все в замешательстве смотрели друг на друга, будто оглушенные, пока…
– Да не волнуйся, тут все свои, – сказала мать. – Что ж ты так долго нас не звал? Ведь…
– Много воды утекло, сын. – Отец все еще сжимал его руку стальной хваткой. Он подмигнул, словно уверяя, что не в обиде. – Мы все понимаем. У тебя дел по горло. Ты в порядке, сын?
– В порядке, – ответил сын. – Только… соскучился! – Тут он порывисто прижал к себе их обоих, потому что на глаза навернулась влага. – А вы… – Он осекся и покраснел. – Я хочу сказать…
– Не смущайся, сынок, – сказал отец. – У нас все нормально. Поначалу пришлось туговато. С непривычки. Как, черт возьми, это выразить словами? Никак, поэтому и не буду…
– Джордж, умоляю, хватит болтать, распорядись насчет столика, – вмешалась мать.
– Это и есть наш столик, – сказал сын, указывая на свободные места. Он вдруг сообразил, что не зажег свечу, и дрожащими руками сделал это сейчас. – Садитесь. Выпейте вина!
– Твоему отцу пить вредно… – начала мать.
– Ей-богу, – сказал отец, – теперь это не имеет никакого значения.
– Совсем забыла. – У матери возникло странное ощущение, будто она только что примерила новое платье и заметила, что все швы морщат. – Все время забываю.
– А другие забывают, что живут! – Отец рассмеялся в голос. – На восьмом десятке люди просто перестают это замечать. Забывают сказать: черт побери, ведь я жив! В данном случае ты точно так же…
– Джордж, – перебила мать.
– Ничего удивительного, – продолжал отец, устраиваясь за столом раньше жены и сына. – Пока человек еще не родился на свет – это одно состояние, пока живет – второе, а уж после – третье. И не надо стесняться говорить вслух: эй, я на первой отметке, я – на второй! Ничего не попишешь, мы теперь – на третьей и, как твоя мама призналась, иногда об этом забываем. Зато я могу пить сколько влезет!
Он разлил вино и залпом осушил свой бокал:
– Недурно!
– Разве ты можешь судить? – вырвалось у сына, но он тут же прикусил язык.
К счастью, отец этого не расслышал и похлопал по сиденью стула:
– Садись, ма!
– Не говори мне «ма». Меня зовут Элис!
– Садись давай, Ма-Элис!
Мать осторожно присела на стул по одну сторону от него, а сын – по другую.
Только сейчас, когда все немного успокоились, сын как следует рассмотрел, во что одеты родители.
Отец пришел в твидовом пиджаке, в брюках-гольф и ярких гетрах с орнаментом. Апельсинового цвета туфли до блеска начищены, вокруг шеи повязан галстук – черный в оранжевую полоску, на голове кепи с широким отворотом, вроде бы из коричневого твида, совсем новое.
– Шикарно выглядишь, отец. И ты, мам…
Мать выбрала для такого случая элегантное пальто из тонкого серого кашемира, синее с белым шелковое платье и голубой шарф. Ее костюм довершала шляпка-колокол, какие носили стареющие модницы, прикрепляя рубиновыми булавками к безупречным локонам.
– Где я мог видеть эту одежду? – спросил сын.
Не дождавшись ответа, он вспомнил: на любительской фотографии, сделанной на лужайке у дома то ли в День поминовения
[26]
, то ли в День независимости, четвертого июля, много лет назад. Они с братом, одетые в короткие брюки, курточки и кепки, исподтишка щипали друг друга, а сзади стояли родители, щурясь навстречу солнцу, которое навсегда осталось в том полуденном небе.
Отец, будто прочитав его мысли, сказал:
– Мы тогда как раз вернулись из церкви – дело было на Пасху, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Я отправился к заутрене в костюме для гольфа. Мать чуть в обморок не упала.
– Что за сплетни? – Мать порылась в сумочке, достала зеркальце, проверила, как накрашены губы, и подправила помаду мизинцем.
– Ничего особенного, Элис-ма. – Отец еще раз наполнил бокал, но теперь, под пристальным взглядом сына, стал пить медленнее.
– Когда распробуешь, вино хоть куда. Но крепкие напитки получше будут. Виски, к примеру. Где меню? Черт, вот же оно. Дайте-ка сюда.
Отец долго просматривал меню, вчитываясь в названия блюд.
– Почему тут все на французском? – возмутился он. – Неужели нельзя писать по-человечески? Кем они себя возомнили?
– Меню – на английском, папа. Смотри сюда. Видишь? – Сын провел ногтем по паре строк.
– Чтоб им пусто было, – фыркнул отец. – Почему же попросту не написать?
– Папуля, – сказала мать, – ты выбирай из того, что понятно.
– Терпеть не могу выбирать. А другие что едят? К примеру, вот за тем столиком? – Приглядываясь, отец подался вперед и вытянул шею. – На вид аппетитно. Закажу-ка и я то же самое.
– Твой папа, – сказала мать, – всегда так заказывал. Если бы люди за тем столиком грызли кнопки или свиные желудки, он бы все равно заказал то же самое.
– Припоминаю, – тихо сказал сын и допил вино. Он глубоко вздохнул, подождал немного и выдохнул.
– Что ты будешь, мам?
– А ты, сынок?
– Бифштекс по-гамбургски…
– Ну и я за компанию, – сказала мать, – чтобы не создавать лишних сложностей.
