– Какая может быть осторожность, если падаешь с крыши небоскреба, не видя спасательной сетки?
Она стояла над ним, сгорбившись, будто он прострелил ей грудь. Ей казалось, это она все время падала вниз. Если где-то и натянули сетку, то лишь для него одного. Ударившись о землю и обнаружив, что не умерла, она выдавила с дрожью в голосе:
– О Том, Том, ты…
– У меня сердце разрывается из-за вас обеих, – с трудом произнес он, – из-за дочери, которая чудом осталась жива. И в то же время из-за тебя, которая для меня почти умерла. Я пытался сделать выбор. На какой-то безумный миг мне показалось, что выбор есть. Но я знал, что Бог распознает любую ложь, на какую я только способен. Нельзя просто так пообещать и помолиться, а потом забыть обо всем, как только твоя дочь откроет глазки и улыбнется. Сейчас меня переполняет чувство благодарности. Мне ужасно грустно из-за нас с тобой, вряд ли я быстро смогу успокоиться, а моя жена будет думать: это он от радости, что Бет возвращается домой.
– Замолчи, – тихо сказала Лора.
– Почему?
– Потому. Чем больше ты говоришь, тем меньше я могу сказать в ответ. Хватит загонять меня в угол. Хватит убивать меня вместо нее. Хватит.
Он умолк, все больше мрачнея; Лора отвернулась и, ничего не видя, пошла искать себе стакан. Прошло немало времени, прежде чем она сумела его наполнить, и еще больше – прежде чем вспомнила о его содержимом. Уставившись в стену, она спросила:
– Что ты говорил в своей молитве?
– Уже не помню.
– Неправда, помнишь. Силы небесные, Том, что же такого необратимого ты сказал?
Он покраснел и отвел взгляд сначала в одну сторону, потом в другую, не смея посмотреть ей в глаза.
– Если ты имеешь в виду конкретные слова…
– Конкретные слова. Хочу их услышать. Я требую. Я это заслужила. Говори.
– Господи, – он с трудом перевел дыхание, – помню, когда мне было пять лет, мама заставляла меня молиться. Я этого терпеть не мог. Мне было тошно, я нигде не видел Бога, не понимал, с кем должен разговаривать. Это было так ужасно, что мама вскоре отчаялась. Через много лет я сам научился молиться, но по-своему, молча. Ладно, ладно, не смотри на меня так. Вот что я сказал…
Он резко встал, подошел к окну и окинул взглядом город в поисках какого-нибудь здания, не важно какого, лишь бы похожего на больницу, чтобы полностью сосредоточиться на нем. Его слова были едва различимы. Он понял это, остановился и начал заново, иначе она бы его просто не расслышала.
– Я сказал: Боже милосердный, спаси ее, спаси мою дочурку, даруй ей жизнь. Если ты это сделаешь, я обещаю, клянусь, что откажусь от самого дорого существа в моей жизни. Я обещаю порвать с Лорой и никогда больше с нею не видеться. Обещаю, Господи, клянусь.
После долгой паузы он вполголоса повторил последнее слово: «Клянусь».
Она, как сомнамбула, поднесла стакан к губам и залпом выпила бренди. Закрыв глаза, тряхнула головой.
– Вот теперь все ясно, – сказала она.
Он направился было в ее сторону, но остановился.
– Ты веришь мне?
– Хотела бы не верить, но верю. К черту все!
Она с силой бросила свой стакан и проследила взглядом, как он покатился по ковру, целый и невредимый.
– Ты мог бы пообещать что-нибудь другое! Разве нет, разве нет, нет?
– Что – другое? – Не зная, куда деваться, он метался по комнате, не решаясь поднять на нее взгляд. – Что можно пообещать Богу, чтобы это действительно что-то значило? Деньги? Дом? Машину? Отказаться от поездки в Париж? От своей работы? Ему известно, что мне все это дорого. Но я не думаю, что Богу нужны такие жертвы. На свете есть только одна ценность, верно? Для Него. Не вещи, не люди, но… любовь. Я долго ломал голову и понял, что в моей жизни есть только одно настоящее сокровище, поистине бесценное, которое можно предложить взамен.
– И это сокровище – я? – спросила она.
– Да, черт возьми. Придумай что-нибудь еще. Я не могу выдумать ничего другого. Ты. Моя любовь к тебе была такой огромной, такой всеобъемлющей, такой необходимой частью моей жизни, что я понял: это будет равноценный обмен, оправданная просьба. И если я пообещаю расстаться с тобой, Богу придется признать, каким это будет для меня ударом, какой невыносимой потерей. Тогда он просто обязан будет вернуть мне дочь! Иного и быть не может!
Он остановился посреди комнаты. Она повертела в руках поднятый с пола стакан. Медленными шагами прошлась вокруг Тома.
– Теперь я услышала и увидела достаточно, – сказала она.
– Услышала и увидела что?
– Мужчины, так или иначе, избавляются от своих любовниц.
– Неужели ты все это так истолковала?
– А как это еще можно истолковать? Ты уже давно хотел со мной порвать. Вот теперь у тебя появилась отговорка.
– Отговорка? Нет. Обязательство. Что еще, по-твоему, мне оставалось сделать?
– Ну уж, во всяком случае, не обещать Богу бросить меня! – кричала она. – Почему меня?
– Разве ты не знаешь? Разве ты не слушала? Ты была для меня единственной ценностью, сравнимой по значимости с моей дочерью. Я любил тебя, люблю и всегда буду любить. А сейчас, хотя я знаю, что буду страдать долгие годы, я должен тебя отпустить. Кому больнее: мне или тебе? Что труднее: тебе – быть покинутой или мне – от тебя отказаться? Можешь ли ты точно, беспристрастно это взвесить и сказать мне?
– Нет, не могу. – Она снова ссутулилась. – Со мной будет все в порядке. Извини. Просто должно пройти время. Ты ведь явился всего десять минут назад. Подумать только.
Она отвернулась и медленно пошла из комнаты в кухню. Ему было слышно, как она гремит чем-то в холодильнике. Опустившись в кресло, он вцепился в подлокотники, словно боялся, как бы оно ненароком его не подбросило и не швырнуло через всю комнату.
Возвратилась она с бутылкой шампанского и двумя бокалами, ступая по полу, как по минному полю.
– Что это? – спросил он, когда она устроилась на полу.
– А как тебе кажется? – Привычным жестом она направила пробку в потолок и добавила: – Мы в свое время… с этого начали, почему бы этим не закончить?
– Ты сердишься…
– Сержусь? Это мягко сказано. Я просто в бешенстве. Мне так тошно, что хочется лечь в постель и больше не подниматься, но черт побери, уже завтра я встану. Надеюсь, хоть шампанское поможет, будь оно проклято. Возьми бокал.
Она разлила шампанское, они выпили и долго молчали.
– Стало быть, мы видимся в последний раз, – сказала она.
– Ну, зачем же…
– А разве не так? Ты уже все решил. К чему играть в глупые игры? Это наши последние пять минут. Допьешь – и уходи. Мне невыносимо, когда ты здесь находишься. Нет, я не хочу, чтобы ты уходил. Как жаль, что у меня нет молитвы, нет обещания, такого же сильного, как твое, чтобы в него верить. Я бы обратилась с ним к Богу. Но у меня нет такой силы, и никто, кроме тебя, ради меня не умрет, да и ты умрешь не по-настоящему, ты просто уйдешь. Поэтому не звони, не пиши, не возвращайся, не приходи. Знаю, знаю, что у тебя на уме… уйти – и остаться. Но тогда может возникнуть соблазн. И если ты позвонишь, мне придется выстрадать все заново. Скажешь, это низко, жестоко? Нет. По-другому я не могу. А потому… – Она допила шампанское, поднялась с ковра, открыла дверь и стала у порога.
