– Да, сэр.
– Ты все поняла?
– Да, сэр…
Обед растянулся на века. Все двигались еле-еле, как в замедленном кино. Мама медленно вставала и медленно садилась; вилки, ложки и ножи плавали медленно. Даже мухи летали медленно. Папа еле жевал. Все застопорилось. Мне так и хотелось заорать: «Скорее! Ну пожалуйста, поторопись, вставай, быстро собирайся, бежим, бежим!»
Но нет, я сидела смирно, и, пока мы ели – в час по чайной ложке, – где-то в отдалении (у меня в ушах не смолкал этот крик: А-а-а-а) кричала женщина, брошенная всеми, а люди спокойно обедали, в небе светило солнышко, и на пустыре не было ни души.
– Ну, вот и все. – Наконец-то папа насытился.
– Можно, я теперь покажу, где кричит эта женщина? – спрашиваю.
– Мне добавку кофе глясе, – попросил папа.
– К слову, о тех, кто кричит, – вмешалась мама. – Вчера вечером у Чарли Несбитта и его жены Хелен был очередной скандал.
– Тоже мне, новость! – сказал папа. – У них что ни день – скандалы.
– Я считаю, у Чарли скверный характер, – сказала мама. – Да и жена не подарок.
– Ну, не знаю, – протянул папа. – Мне кажется, она вполне ничего.
– Не тебе судить. Ведь ты едва на ней не женился.
– Опять ты за свое? – не выдержал папа. – Всего-то и были помолвлены полтора месяца.
– Слава богу, хватило ума разорвать помолвку.
– Ты же знаешь Хелен. Она всегда была склонна к театральным эффектам. Надумала, чтобы ее заперли в сундуке и сдали в багаж. У меня прямо волосы дыбом встали. На том все и кончилось. А вообще она славная была. Милая, добрая.
– Ну и чего она добилась? Вышла замуж за такое чудовище.
– Пап! – встряла я.
– Что правда, то правда. Нрав у Чарли крутой, – продолжал папа. – Помнишь, Хелен играла главную роль в школьном выпускном спектакле? Хороша была, как картинка. И даже сама пару песен для этого спектакля сочинила. В то лето она и мне посвятила песню.
– Ха! – фыркнула мама.
– Не смейся. Песня была хорошая.
– Ты мне никогда не рассказывал.
– Это было только между нами. Как же там пелось?
– Пап! – сказала я.
– Отправляйся-ка ты с дочкой на пустырь, пока до греха не дошло, – сказала мама. – А уж потом споешь мне эту дивную песню.
– Ладно, будем собираться, – сказал папа, и я потащила его на улицу.
В такую жару на пустырь никто не выходил, и только зеленые, коричневые и бесцветные осколки бутылочного стекла пускали солнечных зайчиков.
– Показывай, где твоя крикунья, – засмеялся папа.
– Лопаты забыли, – спохватилась я.
– Успеется. Для начала послушаем сольный концерт, – сказал папа.
Подвела я его к тому самому месту.
– Вот здесь, – говорю, – слушай.
Стали мы прислушиваться.
– Ничего не слышу, хоть убей, – сказал папа.
– Шшш! – говорю ему. – Надо подождать.
Подождали.
– Эй, вы! Кто кричал? – Я уже и сама стала кричать.
Мы слышали, как светит солнце. Слышали, как ветер шевелит листву – вообще неслышно. Потом автобус проехал.
И больше ничего.
– Маргарет, – сказал папа, – советую тебе вернуться домой, лечь в постель и обвязать голову мокрым полотенцем.
– Но она была здесь, – не вытерпела я. – Вот именно на этом месте я ее слышала! Она прямо выла, выла, выла. Смотри, тут даже земля вскопана.
Я нагнулась – и во все горло:
– Эй, вы, там, внизу!
– Маргарет, – остановил меня папа, – вчера мистер Келли выкопал здесь большую яму, чтобы сбрасывать туда мусор и всякий хлам.
– А ночью, – объясняю ему, – кто-то другой этим воспользовался и сбросил туда женщину. А сверху забросал землей, как будто так и было.
– Пойду-ка я домой приму холодный душ, – решил папа.
– А как же твое обещание?
– На таком солнцепеке работать вредно, – отговорился папа. – Жарища-то какая.
И ушел домой. Мне было слышно, как хлопнула дверь черного хода.
Я даже ногами затопала.
– Вот черт! – вырвалось у меня.
И тут снова раздался крик.
Она кричала и кричала. Может, она была связана по рукам и ногам и не сумела высвободиться, а теперь собралась с силами и опять стала звать на помощь, а что я могла сделать в одиночку?
Солнце палит, а я стою на пустыре и чуть не плачу. Потом все-таки помчалась к дому и забарабанила в дверь.
– Папа, она снова кричит!
– Конечно, конечно, – сказал папа. – Пойдем-ка. – И стал подталкивать меня наверх. – Вот так-то лучше. – Заставил меня лечь в постель и положил мне на лоб полотенце, смоченное холодной водой. – Тебе надо отдохнуть.
Тут я разревелась.
– Пап, она же умрет, и мы будем виноваты. Ее закопали живьем, как в рассказе Эдгара По. Только представь, какой это ужас: ты кричишь, а людям и дела нет.
– На улицу сегодня ни ногой. – Папа опасался за мое здоровье. – До вечера полежишь в постели. – С этими словами он вышел из моей спальни и запер меня на ключ.
Из гостиной доносился их с мамой разговор. Слезы у меня скоро высохли. Выбралась я из постели и на цыпочках подкралась к окну. Моя комната – на втором этаже. Высоковато. Пришлось сдернуть с кровати простыню, привязать за один угол к ножке кровати и свесить из окна. Потом я влезла на подоконник и благополучно съехала по этой простыне на землю.
Добежала я тайком до сарая, прихватила пару лопат и понеслась на пустырь. А духотища жуткая, как никогда. Стала я копать: копаю-копаю, а голос из-под земли все не смолкает…
С меня семь потов сошло. Вонзаешь лопату, а там сплошь камни да стекла. Я боялась, что провожусь до темноты и все равно не успею.
А что было делать? Бежать за подмогой? И что сказать людям? Они ведь все рассуждают, как мои предки. Нет, надо было копать, сколько хватит сил, и рассчитывать только на себя.
Минут через десять на пустыре появился Диппи Смит. Мы с ним одногодки, вместе в школу бегаем.
– Здорово, Маргарет! – говорит.
– А, Диппи. – Это я на выдохе.
– Чем занимаешься? – спрашивает.
– Копаю.
– Что ищешь?
– Тут из-под земли тетка кричит, надо ее откопать. – Так ему и сказала.
– Не слышу никакую тетку, – сказал Диппи.
– Ты посиди да обожди чуток – и услышишь. А еще лучше помоги.
