– Да как в баню ходишь, так и раздевайся. Смотреть буду, нет ли запрещенных предметов…
– Но вы не имеете права! Я женщина. И обыскивать меня должна женщина.
– Ну, пусть женщина тебя и обыскивает. А я буду досматривать… И не возмущайся, красавица, а то ведь хуже будет. Женщин мы не бьем, для этого есть мужики. С женщинами у нас другой разговор.
Достаточно было заглянуть в глаза этому подлецу, чтобы понять, о чем и как они разговаривают с женщинами в неформальной обстановке. Скоты!
– Ну чего стоишь? Давай, поторапливайся, пока я не разозлился.
Варвара вдруг поняла. Ее сейчас нет здесь, в этой мрачной без окон комнате. И прапорщик – всего лишь плод истерзанного воображения. Она видит его во сне, в страшном сне. И нужно подчиняться этому видению. Станешь перечить, еще глубже увязнешь в кошмаре. А разденешься – глядишь, и проснешься или от стыда, или от прикосновения.
Она разделась догола. Стыдно было до ужаса. Но спасительное пробуждение так и не наступило. А прикосновений не было. Прапорщик жадно ощупал ее взглядом, но рукам волю не дал. Пальцами перебрал ее кофточку, юбку. Обследовал пакет с вещами, которые догадались ей всучить родители. Вытащил из косметички режуще-колющие предметы, заставил снять сережки и кольца, на туфлях сломал каблуки. Дескать, из супинатора можно изготовить шило. Варвара удивилась. Но и это проявление эмоций не смогло вырвать ее из сна.
Она оделась, собрала вещи, которые ей разрешили иметь при себе, и под конвоем отправилась в камеру.
– Стоять! Лицом к стене!
Молоденький сержантик с нахальными глазами открыл решетчатую дверь.
– Руки за спину! Голову вниз! – снова скомандовал он.
И рукой подтолкнул вперед.
А когда она встала лицом к стене возле камеры, жадно зашептал на ухо:
– Хочешь, я к тебе сегодня приду! За жизнь поговорим, да. Я шоколадку принесу…
И так, как будто она уже согласилась, облапал загребущей рукой ее грудь.
Варвара едва удержалась от того, чтобы не влепить ему пощечину. Этого она не сделала, но дернулась, отступила на шаг в сторону.
– Ты чего дергаешься, как та кобыла необъезженная! Я ж ведь и объездить могу!
Интуиция подсказала, что не стоит ударяться в полемику. Ничем хорошим это для нее не закончится. Сержант выйдет из себя и тогда уж точно постарается привезти свою угрозу в исполнение…
Варвара промолчала, и за это была вознаграждена скорейшим водворением в камеру. Сержант больше не стал ее лапать. Но подтолкнул в спину. Вслед ничего не сказал. Значит, интуиция ее не подвела. Правильно поступила она, что не стала злить конвоира. Да и не могла подвести ее интуиция. Она же во сне. И, похоже, сон этот управляемый…
Камера была примерно такой, какой она ее и представляла. Небольшое помещение, бетонный пол, стены плохо выкрашены масляной краской, четыре наглухо привинченные к полу койки с грязными матрасами, стол, скамейки, под потолком тусклая лампочка с зарешеченным абажуром, у входа унитаз с шумным бачком.
Занята была только одна койка. На ней возлежала женщина неопределенного возраста. Ей в равной степени можно было дать как двадцать, так и сорок лет. Глаза вроде бы молодые, но кожа лица неестественно темного цвета, как будто лютыми ветрами дубленная. Да и без алкоголя здесь явно не обошлось. Под глазами темные круги, губы в трещинах, волосы грязные, спутанные. И одета не ахти. Не сказать, что совсем уж бомжацкий у нее наряд, но и на людях в таком виде лучше не появляться.
– Кто такая? – не поднимаясь, бесцеремонно спросила баба.
– Варвара я.
– Варвара-краса, длинная коса… Тебя уже распаковали?
– То есть.
– Ну, вертухи еще пробу не сняли? Они таких красуль, как ты, обычно не пропускают. Тем более что сегодня Пузай на раздаче… Раздевал?
– Раздевал.
– А не вставил?
– Вам что, обязательно знать эти подробности? – возмутилась Варвара.
– Значит, вставил. А ты на меня, киска, голоса не повышай! – вскинулась баба.
Сорвалась с койки, подскочила к ней, пальцами, как тисками, сжала ее щеки и больно задрала голову вверх.
– Ты права здесь свои не качай, не надо! Люди будут решать, сколько у тебя здесь прав! А пока что не возникай!
Варвара очень надеялась, что эта встряска вернет ее наконец-то в спальню, где она так неосторожно заснула в ожидании Жени. Но нет, она так и осталась в камере… А может, все-таки это не сон!
– Ты поняла это, детка? – еще раз встряхнула ее сокамерница и отпустила.
Варвара ошеломленно кивнула. Да, она поняла… Хотя не совсем понятно, почему она здесь и терпеливо сносит выходки явно выраженного уголовного элемента.
– Ну, если поняла, тогда живи, – неожиданно подобрела баба. – Фиса меня зовут. Это и кликуха, да. И от Анфисы… Папа с мамой, царство им небесное, Анфисой от большого ума нарекли. Ну да ладно, я не жалуюсь. И ты не имей привычки жалиться. У нас это не любят. За какие такие грехи тебя сюда зачалили? Статью какую шьют.
– Пока никакую, – соврала Варвара.
Развращение несовершеннолетних – далеко не самая почетная статья в Уголовном кодексе. Во всяком случае, хвастаться нечем.
– Ты мне горбатого не лепи, не надо! – волком посмотрела на нее Фиса. – Меня не проведешь. За мной уже две ходки. Я таких, как ты, насквозь вижу. Ну, давай, колись. А то ведь я все равно узнаю.
Действительно, тайное легко может стать явным. Так что нет смысла изворачиваться.
– Статья сто двадцатая, – призналась Варвара.
– Оба-на! С малолеткой, что ли, замутила?
– Ему через четыре месяца восемнадцать. И мы очень любим друг друга.
– Любовь не любовь, а ментам за радость человеку срок впаять… Мэр у нас влегкую малолеток пользует, девкам и четырнадцати нет, а он их насаживает. Все это знают. И ничего, жив-здоров козел и не кашляет. А тебя вот за любовь зачалили. Еще и в наручники укатали, как ту каторжанку. Беспредел, в натуре. Да, попала ты, Варюха, не вопрос. Круто за тебя взялись. Здесь явно что-то не то. Или ты реально малолетку развратила, или кто-то крови твоей жаждет. Кто у твоего пацана родители? Шишкари небось крутые?
– Нет, родители его здесь ни при чем…
Варвара вдруг испытала острую потребность выговориться. Она уже поняла, что не снится ей ничего, все реально до ужаса. И если она сейчас хоть как-то не облегчит душу, то у нее наступит помутнение рассудка.
– Тогда кто при чем?
– Муж мой.
– А, ясно, простить не может, – оживилась Фиса.
«Даже прожженную уголовницу можно заинтриговать бабской историей, – подумала Варвара. – Уголовники же тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо».
