– Адаму было нечего делать, – парировала она, – а у вас власть, земли, страна, люди…
– Это да, – согласился я. – В стране люди, среди них половина женщин.
– Может быть, – предположила она, – будете держать здесь кого-то другого? В темноте все женщины одинаковы.
– Да они и на свету одинаковы, – заверил я. – К счастью, вы вот не женщина. Я бы сказал – ангел, но ангелы недостаточно хороши…
Она поморщилась снова, поинтересовалась:
– Даже слуги только и говорят, что вы сегодня наобещали ремесленникам. Это верно, что ложь в интересах дела называется политикой?
– Не знаю, – ответил я откровенно, – вообще-то я очень даже начинающий политик. Пока что он из меня никакой… Но стараюсь, леди Лоралея.
– Если вести себя низко, – обронила она, – нельзя достигнуть высоких целей, но можно достигнуть высокого положения. Спасибо, эта рыба просто бесподобна!
– Рад, что вам понравилось, – сообщил я. – Отныне будет в меню. Только тот, кто может подняться выше своих принципов, может чего-то добиться в политике. А я хочу добиться многого.
– Вы достигли больше, чем многое, – произнесла она. – А чем выше достигнутое, тем легче упасть… и проще сломать шею. Вообще-то каждый тиран должен знать размер своей шеи.
– Не спорю, – ответил я легко, – но пока я сам ломаю шеи противникам. В этом преимущество высоты и силы. И нужно успеть сделать больше, прежде чем упасть.
– Вряд ли успеете, – заметила она. – Лорды уже ставят вопрос ребром: либо вы отказываетесь от попыток загрести себе слишком много власти, либо…
Я прервал:
– Будут пытаться поставить мне вопрос ребром, я им поставлю ребра вопросами!
Она слабо улыбнулась.
– Да, это многих останавливает.
– Не зря, – проворчал я. – Леди Лоралея, я адекватен к миру, в котором живу. В политике чистые руки – редкость, горячее сердце – роскошь, а холодная голова – только после того, как ее срубят. Потому я хорош для Армландии, хоть и плох для отдельно взятых лордов.
– Но Армландия состоит из отдельных людей, – напомнила она.
– Отдельные люди, – сказал я убежденно, – сволочи. Не все, конечно, но в абсолютном большинстве. Но как человечество… это прекрасно! Потому я буду душить отдельных и радеть о человечестве… В смысле, об Армландии. Все остальные королевства пока лежат вне признаваемого человечеством.
Она спросила задумчиво:
– Значит, в Армландии живут люди, а вне ее… нет?
– Совершенно верно, – поддакнул я. – Это нормальное и вполне естественное мировоззрение культурного человека данной эпохи. Кстати, оно проживет гораздо дольше эпохи! Гораздо.
Ее губы насмешливо изогнулись.
– Вы заглядываете в будущее?
– Да, – ответил я скромно. – Только не спрашивайте, на каком боку вы будете спать этой ночью, этого не знаю. Но скажу с точностью, что следующей будет эпоха пара. И тоже не спрашивайте, почему!
– Не знаете?
– Это как раз знаю, но я и так не о том говорю!
Она переспросила с интересом:
– А о чем вы хотели?
– Не знаю, – признался я, – но все-таки не о политике, не о человечестве и не о паровых машинах. Я ужинаю с красивейшей женщиной и мечтаю, чтобы этот ужин перешел плавно в завтрак.
Она спросила с недоумением:
– Мы, что же, всю ночь будем есть?
– Нет, но…
– Я предпочитаю ночью спать, – пояснила она.
– Да-да, – сказал я поспешно. – Вообще-то уже пора.
– Что?
– Спать, – ответил я неуклюже.
Она подумала, медленно наклонила голову.
– Да, наверное…
Глава 8
В открытый дверной проем мне хорошо видно, как она медленно и без всякого кокетства сбрасывает одежду. Сердце стучит, в голове тысячи мыслей, что формируются в два готовых к драке войска: пожелать доброй ночи и уйти, это нормально и достойно, или же самому раздеться и лечь рядом?
Вообще-то правильнее, наверное, пожелать хороших снов, поклониться и уйти, плотно притворив дверь, но когда человек поступал правильно? А те редкие зануды, что так все-таки поступают, это же самые избегаемые и несносные люди…
Она легко, как солнечный луч, скользнула под одеяло. Я, как дурак, дождался, когда она повернула голову и с удивлением посмотрела на меня: мол, чего стоишь?
Это опять-таки можно истолковать как предложение убраться, но я предпочел истолковать иначе, мы всегда толкуем к своей выгоде, так что суетливо, как стесняющийся мальчишка, разделся и быстро лег на своей стороне, стараясь не прикасаться к ее телу.
Она лежала, глядя в потолок, брови сведены, о чем-то напряженно думает. Я едва дышал, буквально прикидываюсь трупом, а Лоралея упорно смотрит в потолок.
Я не знал, как сказать, как объяснить, что я, именно я и никто иной – являюсь тем, кто даст Армландии расцвет… хотя на хрен этот расцвет в постели, надо о чем-то другом, какие-то иные доводы, но я дурак, ничего не лезет в голову, хотя мыслей там миллион, но все дурные какие-то, истеричные, горластые…
Она повернулась на мою сторону, я затаил дыхание, а она положила голову мне на грудь и обняла за шею.
Думаю, это не потому, что переменила ко мне отношение или вдруг захотелось сделать мне приятное. Скорее, это подобно тому, как устрица, очутившись в теплой спокойной и безопасной воде, раздвигает плотные створки, за которыми таится нежная плоть, так и Лоралея, оказавшись в постели с мужчиной, ведет себя как раз естественно.
В жизни каждой женщины есть два главных мужчины: тот, за которого она вышла, и тот, за которого не вышла. Лоралея – исключение: для нее существует только один мужчина.
Не знаю, чем я ее убедил или что ее убедило, но утром она уже выглядела счастливой, сияющей, весело щебетала, распоряжалась слугами, которые ликующе бросались выполнять все ее желания, а вернувшись, по-собачьи преданно заглядывали ей в глаза: ну, прикажи, прикажи что-нибудь еще!
После завтрака я поспешно удрал, страшась чем-то испортить начавшуюся метаморфозу. Во дворе, правда, у самого настроение испортилось, видя, как большинство лучших рабочих спешно возводят церковь, даже главные крепостные ворота так и остались лежать на земле, зато поговорил с отцом Дитрихом, тот с энтузиазмом сообщил, что отпечатали еще один экземпляр, теперь складывают все листки постранично, столяры и кожевники молятся и проходят обряд очищения перед тем, как приступить к оформлению переплета сокровища.
– А как там отец Ульфилла? – спросил я.
Он отмахнулся.
– Проповедует, обличает, призывает… Не знаю, когда он только и спит.
