В холле я обернулся через плечо и сказал веско:
– Располагайтесь, я скоро спущусь.
Сэр Растер сказал весело:
– Успеха! Но не увлекайтесь, не увлекайтесь, сэр Ричард. Дружеская пирушка с боевыми соратниками тоже… гм… хорошее занятие.
– Я скоро, – пообещал я.
Лоралея поднималась по лестнице на второй этаж, похожая на каменную статую. Я не форсировал, держусь с предельной вежливостью, даже изыскан, да. Стараюсь уловить ее желания, в то время как Лоралея демонстрирует полную бесчувственность и отсутствие всяких желаний.
Я распахнул дверь в ее прошлые апартаменты.
– Ничего не тронуто, ничего не сдвинуто, дорогая леди. И все ваши платья целы. Как и обувь.
Она произнесла без всякого выражения:
– Мне все равно. Это все чужое. Верните меня к моему мужу и повелителю. Иначе он явится и сам возьмет, но тогда гнев его будет ужасен.
Я успел удержаться и не сообщить, куда пусть идет ее муж и повелитель, теперь я твой муж, протри глаза, вместо этого с легким поклоном ответил:
– Все слуги в вашем распоряжении, леди.
– Мне ничего не нужно!
– Подумайте, – предложил я. – Может быть, что-то и понадобится.
Я отступил к двери, снова поклонился, сама вежливость и правила этикета от и до, вышел, в коридоре уже с десяток бравых мужчин в доспехах и с оружием в руках.
– Сегодня нападения не будет, – сказал я, – так что ваша задача пока что не выпускать леди Лоралею из комнаты. Ей давать все, что пожелает, пропускать к ней слуг, поваров и прочих, но ее – ни-ни!
Старший вытянулся.
– Будет сделано, ваша светлость!
– Бдите, – сказал я.
На всякий случай я поставил охрану еще и внизу, а также во дворе в том месте, где на большой высоте окна комнаты Лоралеи. Конечно, она не станет спускаться по веревке, сплетенной из порванных простыней, но кто знает, вдруг да у графа Арлинга хватит отваги повторить в моей крепости то, что я проделал у него.
Правда, на ее окнах решетки теперь такие, что слон не выломает, но так, на всякий случай. Береженого Бог бережет, хотя в данном случае еще не знаю, в каком случае он меня бережет больше: когда дал Лоралею или когда забирает, чтобы внимательно проверить, в каком случае мои дела идут лучше.
Вообще, как мне кажется, когда Богу на небе скучно, он открывает окно и смотрит на Армландию и на мои попытки построить здесь коммунизм с человеческим лицом. В смысле, Царство Божье, как отражение Небесного Царства, но со своими особенностями, так как там наверху бесплотные души в еде не нуждаются, только играют на арфах и поют, играют и поют, а здесь еще и о пропитании подумать надо. Да и о прочих радостях. И привести их в равновесие с радостями, принятыми непонятно почему называть духовными.
В зале шумно и гамно, на возвышении трое музыкантов дудят в трубы и азартно стучат в бубен, получается весело, за столом уже разместились, помимо Растера, Альбрехта и отца Дитриха, еще и Макс, Норберт, Тюрингем, Зигфрид, Асмер, Бернард, я не успел их приветствовать, как начали подходить еще и еще рыцари, привлеченные вестью, что их лорд в одиночку сумел одолеть могучего противника и отнять леди Лоралею.
Слуги сбивались с ног, мокрые и дрожащие как мыши, не предусмотрели, что лорд вот-вот вернется, готовых блюд нет, надо как-то возместить холодными закусками и обилием вина, побольше вина…
Спускаясь, я услышал исполненный глубокомыслия голос сэра Растера:
– Нет-нет, я человек старых нравов, потому ожидаю от женщин приличия. Женское платье не должно быть облегающим! Но если женщина одета, я хочу видеть, где именно в этом платье она находится, а не гадать, что у нее там и в каком месте… Леди Лоралея даже в ночной рубашке – королева! Я видел королев, даже в лучших нарядах смотрелись деревенскими коровами.
– Спасибо, сэр Растер, – сказал я и сел на свое место.
Растер подмигнул мне, морда довольная, перед ним кубок пуст, но слуги тут же наполнили.
– Мы тут с отцом Дитрихом о современных нравах и о распущенности молодежи… Но признайтесь, отец Дитрих, сердечко екнуло, когда увидели, как леди Лоралея красиво и так это по-женски сходит с коня?
Отец Дитрих снисходительно улыбнулся.
– Я уже в том возрасте, – произнес он с легким смешком превосходства, – когда согласие женщины пугает больше, чем отказ. А вот вам труднее.
– Мужчины всегда будут восхищаться женщиной, – ответил Растер, – чей голос подшит бархатом. Леди Лоралея моментально стала здесь всеобщей любимицей! Как все бросаются выполнять ее желания…
– Все? – спросил я.
– Все, – подтвердил Растер. Посмотрел на отца Дитриха. – Разве не так?
Тот пожал плечами.
– Даже умнейший и мудрейший из людей написал сперва «Песнь Песней», прекрасную вещь…
– Слыхал, – ответил я вежливо. – Там что-то про сиськи, верно?
– А потом, – продолжал отец Дитрих невозмутимо, словно и не слыша, – он же написал мудрые и философские «Притчи». А уже в конце жизни создал бессмертного «Екклесиаста»! Как точно очертил, сам того не осознавая, всю нашу дорогу!
Растер спросил с недоумением:
– Это как?
– В молодости, – объяснил отец Дитрих, – все мы слагаем песни о любви и женщинах. Став постарше – изрекаем сентенции. В старости говорим о суете жизни.
Я промолчал. Одной старости мало, помимо ее срабатывает еще и ученость, мудрость или, как ее ни назови, интеллигентность. Отец Ульфилла, к примеру, не напишет ни «Песнь Песней», ни «Притчи», ни о суете жизни. Он вообще не знает, что такое любовь или мудрость, он уверенно строит Царство Божье на земле. И всякого, посмевшего мешать, без колебаний отправит в ад, будь во время строительства отцу Ульфилле двадцать лет или семьдесят. Фанатики с возрастом не становятся мягче.
Растер шумно поскреб в затылке, словно точильным камнем потер о начавший ржаветь шлем.
– Это от погоды, – заявил он. – Или от сезона. Весной, к примеру, даже сапог сапогу шепчет на ушко что-то нежное. И таким становишься… куда и мужество девается!
– Мужества не существует, – произнес отец Дитрих грустно, – есть только гордость. Потому многие готовы скорее умереть, чем подумать! Собственно, так оно и выходит. Читайте чаще Святое Писание, сын мой. Там есть все ответы.
Сэр Растер снова почесал в затылке.
– Да как-то, – проговорил он смущенно, – руки не доходят. Когда я делаю добро, я чувствую себя хорошо. Когда поступаю плохо, чувствую себя плохо. Вот и вся моя религия.
Отец Дитрих, не поднимаясь, с чувством перекрестил рыцаря.
– Пусть Господь всегда будет с тобой. Богу не важны наши слова и молитвы, ему важнее поступки. Ты груб, но у тебя светлая и чистая душа.
