Это дело, подобно многим, началось с письма от потенциального клиента. Автор письма, мистер Эдвард Мэйтленд, просил позволения встретиться с Холмсом на следующее утро, чтобы обсудить некую проблему, которую он назвал «вопросом жизни и смерти». Однако никаких подробностей он не сообщил, и нам оставалось только гадать, какого свойства был этот самый вопрос.
– По моему опыту, понятия о серьезности положения у разных людей порой весьма различаются, – философски заметил Холмс. – Помнится, как-то меня попросили разыскать пропавшую собачонку одной известной актрисы, чье имя частенько мелькает в колонке светских сплетен. Это был кинг-чарльз-спаниель по кличке Тихоня.
– И вы его разыскали, Холмс? – спросил я. Меня немало повеселило, что моему старому другу, гордившемуся тем, что он единственный частный сыщик-консультант в мире, навязали такое пустячное поручение.
Холмс снисходительно взглянул на меня.
– В этом не было нужды. Из того, что поведала мне дама, стало ясно, что у животного течка. Я попросту посоветовал хозяйке поставить у порога миску с любимым лакомством Тихони. Позднее меня проинформировали, что собака вернулась в тот же вечер, целая и невредимая, хотя и слегка потрепанная. Может статься, вопрос мистера Мэйтленда из той же категории, что и дело о Тихоне, а для его решения понадобится, фигурально выражаясь, лишь миска с отварной крольчатиной. С другой стороны, письмо написано уверенным, ровным почерком, который как-то не вяжется с воспаленным воображением.
Умозаключения Холмса оказались справедливы: как только на следующее утро в назначенный час мистер Эдвард Мэйтленд появился в нашей гостиной, по его внешнему виду и поведению тотчас стало ясно, что это умный и рассудительный молодой человек. Лет тридцати с лишним, хорошо одетый, он обладал приятными, открытыми манерами и сразу располагал к себе.
Его пригласили сесть и поведать, что привело его сюда. Он тут же приступил к рассказу.
– В письме я намеренно не стал излагать подробности тревожащего меня дела, мистер Холмс, поскольку счел, что лучше объяснить все при личной встрече. Это касается моего двоюродного деда, сэра Реджинальда Мэйтленда, которому уже под восемьдесят. Возможно, вы слыхали о нем. Перед тем как удалиться на покой, он был биржевым маклером в лондонском Сити и заслужил у коллег прозвище Мидас
[29]
, ибо все, к чему он прикасался, обращалось в золото. Из этого вы можете заключить, что он невероятно богат.
– Но в других отношениях, по-видимому, не слишком удачлив? – вставил Холмс. – О нем ведь поговаривали, что он притягивает к себе несчастья?
Мэйтленд утвердительно кивнул. Лицо его помрачнело.
– Верно, мистер Холмс, и в некоторых из этих несчастий виноват он сам. Он был, да и остается, своевольным упрямцем, который умудрился перессориться со всеми, кто был ему близок: с семьей, друзьями, коллегами. Он никогда не был женат, хотя когда-то, насколько мне известно, у него была невеста – очаровательная девушка. Из-за его невыносимого нрава ей пришлось разорвать помолвку. Он поссорился со своим братом, моим дедом, и наотрез отказался общаться и с ним, и с моим отцом. Однако, по некоторым причинам, он был как будто расположен ко мне и после смерти моего отца прислал мне письмо с соболезнованиями. В конце концов мы с ним стали изредка обедать в его лондонском клубе, а после того, как он ушел на покой, то и в его суссекском поместье Холбрук. Однако с недавних пор я стал навещать его все реже и реже. А неделю назад получил вот это письмо.
Вынув из кармана послание, Мэйтленд протянул его Холмсу, который, спросив у владельца позволения, прочел его вслух, чтобы я тоже ознакомился с его содержанием.
Оно начиналось без всяких предисловий:
Сэр! Я нахожу Ваше вызывающее поведение совершенно неприемлемым. Разумеется, я имею в виду те анонимные письма, которые Вы начали отправлять мне после своего последнего визита. Посему отныне я запрещаю вам появляться в моем доме или пытаться каким бы то ни было способом поддерживать со мной связь. Я уведомил обо всем своего адвоката, и любое стремление нарушить этот запрет может, в случае необходимости, послужить поводом для обращения в суд.
– И никаких прощальных слов, только подпись, – сказал Холмс, заканчивая чтение письма. Сложив письмо и возвратив его мистеру Мэйтленду, он заметил: – Весьма необычное послание! О каких это анонимных письмах толкует ваш родственник?
– Я выяснил это лишь несколько дней назад. Впрочем, я начал опасаться за деда, как только получил это письмо.
– Вот как? Отчего же?
– Меня тревожит все возрастающее влияние, которое оказывает на него один из слуг – кучер по фамилии Адамс. Он служит у деда уже четыре года, с тех пор как уволился прежний кучер. У меня есть причины полагать, что за попыткой воспрепятствовать мне видеться с дедом стоит именно Адамс.
Холмс подался вперед, его глаза засверкали, он весь подобрался и навострил уши, словно охотничий пес, учуявший дичь.
– Прошу вас, продолжайте, мистер Мэйтленд, – произнес он.
– Вполне вероятно, что Адамс – мошенник, который сумел втереться в доверие к деду, – говорил мистер Мэйтленд. – Я никогда не любил этого человека (мне претила его вкрадчивость), однако поначалу у меня не было причин не верить ему. Он казался надежным слугой, был предан моему деду и изо всех сил стремился ему угодить. Он с образцовым смирением терпел своего сварливого хозяина; выслушивал утомительные повествования о славных деньках, когда тот царил на бирже; по первому его слову мчался запрягать лошадей и увозил его кататься по окрестностям. Так он постепенно сумел доказать свою незаменимость, и когда дед уволил своего камердинера Джордана за то, что тот украл золотые запонки, на его место был приглашен Адамс.
Я понял, насколько упрочилось положение Адамса, только когда полгода назад снова навестил деда. Откровенно говоря, мистер Холмс, я был крайне обеспокоен, но все, что я мог сделать, – это поделиться своими опасениями с его экономкой, миссис Графтон. Это достойная, здравомыслящая женщина, которая служит в Холбруке уже много лет. То, что она мне рассказала, встревожило меня еще сильнее. Она разделяла мою неприязнь к Адамсу и, в свою очередь, поведала мне, что, по ее мнению, именно Адамс подстроил расправу над Джорданом: он сам украл эти запонки и подбросил их в комнату камердинера. Она несколько раз видела, как Адамс тайком шарит по дому, но не посмела доложить об этом хозяину, ибо мой дед слишком высоко ценит своего кучера. Она согласилась тайно писать мне, сообщая о состоянии деда, а также о поведении Адамса и обо всех событиях, которые будут происходить в поместье.
