Тут он резко смолк, и на лице его отразилось непривычное замешательство, какого я за своим старым другом никогда прежде не замечал. Холмс отличался таким самообладанием, что я порой спрашивал себя, ведомы ли ему обычные человеческие чувства. Впрочем, он быстро оправился и со своей обычной невозмутимостью продолжил повествование:
– …Мой осведомитель рассказывал мне о похожем случае, который произошел с одним из его сослуживцев десять лет назад. У этого сослуживца была богатая бабушка, страдавшая ревматизмом. Она наняла в секретари очаровательного молодого человека по имени Эдвин Фэрроу, имевшего отличные рекомендации. А вскоре эта пожилая леди (звали ее миссис Найт) уже не могла без него обойтись. Он играл с нею в пике
[37]
, возил ее в инвалидном кресле на прогулки, вечерами читал ей вслух. Но компаньонка миссис Найт, заботившаяся о более интимных потребностях престарелой дамы, постепенно начала подозревать Фэрроу в корыстных намерениях. Из дома стали пропадать деньги и драгоценности, а главное, миссис Найт соображала все хуже, словно находилась под действием какого-то зелья, хотя доктор ничего ей не прописывал.
Компаньонка лишь укрепилась в своих подозрениях, когда обнаружила в мусорной куче маленький стеклянный пузырек с несколькими оставшимися на дне каплями. Она отнесла его местному аптекарю, который сделал анализ жидкости и выяснил, что в ней содержался морфий.
Здесь Холмс снова замолчал и повернулся к мисс Крессуэлл, которая, подняв вуаль, молча внимала рассказу моего друга. Ее простое, но приятное лицо было совершенно спокойно, лишь руки в черных перчатках, лежавшие на коленях и судорожно сцепленные в замок, выдавали внутреннее напряжение.
– Впрочем, это ваша история, мисс Крессуэлл, – заметил Холмс. – Быть может, вы сами поведете рассказ, если это не причинит вам чрезмерных страданий?
– Благодарю вас, мистер Холмс, – серьезно ответила мисс Крессуэлл. – В общем-то вы уже почти все рассказали. Получив ответ аптекаря, я сразу телеграфировала внуку своей хозяйки, который не откладывая приехал к нам, прихватив с собой адвоката. Я отослала Фэрроу с каким-то поручением в деревню, и как только он ушел, внук миссис Найт и его адвокат обыскали спальню Фэрроу и там, в его шкафу, обнаружили пропавшие деньги и драгоценности. Кроме того, они нашли какие-то пилюли и порошки, которыми он, без сомнения, собирался напичкать миссис Найт. Я убеждена, что он замыслил убить ее после того, как она под влиянием морфия, который он ей давал, изменила бы завещание в его пользу. Эта догадка подтверждалась тем, что среди его вещей был также найден черновой набросок нового завещания, по которому она, в благодарность за «преданность и верность», оставляла своему секретарю пять тысяч фунтов.
На последних словах мисс Крессуэлл чуть было не разрыдалась, но с похвальным мужеством взяла себя в руки и продолжала:
– Тем временем Фэрроу исчез. Думаю, вернувшись домой и увидев у входа экипаж, в котором приехали внук хозяйки и адвокат, он что-то почуял. Возможно, его встревожило мое поведение, ибо, когда я отсылала его с поручением, мне стоило больших трудов скрыть свое отвращение.
Послали за полицией. В его комнате вновь был произведен обыск. Кроме того, стали опрашивать людей в округе, надеясь установить его местонахождение; выяснилось, что на железнодорожной станции видели человека, похожего на Фэрроу: он купил билет до Лондона. Насколько мне известно, его так и не нашли.
Голос ее задрожал, и она замолчала. Холмс, видя ее страдания, опять стал рассказывать сам.
– Когда я расспросил своего осведомителя, – продолжал он, уже не запинаясь на последнем слове, – то оказалось, что, к великому счастью, внук миссис Найт до сих пор состоит в переписке с мисс Крессуэлл, поэтому я смог ее навестить. Я объяснил ей суть дела, и она любезно согласилась принять в нем участие, поскольку, когда мы сравнили описания Фэрроу и Адамса, все приметы, включая необычные мочки ушей, совпали и стало понятно, что это один и тот же человек.
Побывав у инспектора Лестрейда в Скотленд-Ярде, я установил, что полицейские, несмотря на упущенное время, все еще не теряют надежды арестовать Фэрроу – Адамса. Его подозревают не только в том, что он обманул или пытался обмануть еще трех престарелых богачей, но также в убийстве прикованной к постели вдовы, которая отписала ему по завещанию огромную сумму в двадцать тысяч фунтов.
Кстати, Лестрейд телеграммой предупредил суссекскую полицию, так что на станции нас встретят инспектор Булстоун, сержант Кокс и два констебля. Полиция арестует Адамса, как только он будет опознан мисс Крессуэлл, которая, должен сказать, – и Холмс улыбнулся нашей спутнице одной из самых очаровательных своих улыбок, – проявила в этом неприятном деле беспримерное мужество.
Кроме того, я телеграфировал мистеру Мэйтленду, внучатому племяннику сэра Реджинальда, который первым предупредил нас об Адамсе. Когда мы приедем в поместье, он уже будет там. Я решил, что, поскольку его двоюродному деду грозила опасность, он должен присутствовать при развязке, а после того, как Адамс покинет дом, ему придется позаботиться о родственнике.
Как Лестрейд и обещал, на станции в Чичестере нас уже ждали четверо полицейских: инспектор Булстоун, голубоглазый белокурый гигант с легким местным выговором, сержант Кокс, по контрасту с коллегой низенький и темноволосый, и два молодых, пышущих здоровьем констебля, которые, как только мы сошли с лондонского поезда, с любопытством уставились на нас, будто на иностранцев.
Булстоун уже успел реквизировать для наших нужд два транспортных средства: станционный кэб и старую извозчичью пролетку, поэтому мы не мешкая выехали в Холбрук. Булстоун подсел к нам, остальные полицейские разместились во втором экипаже.
Стоял чудесный летний день. На голубом небе не было ни облачка, ласковый ветерок доносил до нас деревенские запахи нагретой солнцем травы и полевых цветов. После душного, пропыленного Лондона было так сладко дышать этими восхитительными ароматами. Я заметил, что даже Холмс не остался равнодушен к окружавшей его прелести: он прикрыл глаза и чуть откинулся назад, почти в этой позе он обычно слушал оперы Вагнера
[38]
.
Я опять подивился тому, чт́о он говорил о радостях сельской жизни, когда мы ехали этой дорогой в прошлый раз, но отмахнулся от этого странного воспоминания. Холмс и Лондон были неразрывно связаны, я не мог вообразить его в ином окружении, кроме как среди многолюдных, суетливых улиц нашей столицы, предлагающей своим обитателям множество способов развлечься и встряхнуться.
Главный дом поместья, который прежде мы видели лишь с большого расстояния, оказался представительным особняком восемнадцатого века, оштукатуренным, выкрашенным в светло-желтый цвет и сверкающим рядами подъемных окон, каждое из которых венчал маленький каменный фронтончик. Наши экипажи остановились перед величественным колонным портиком. Холмс спрыгнул с подножки, взбежал по ступеням и позвонил в колокольчик.
