Холмсу и раньше приходилось использовать в расследованиях незаконные методы. В деле о «Желтом лице» он предложил проникнуть в коттедж, чтобы узнать правду о его таинственном обитателе. А в «Голубом карбункуле» он отпустил вора Райдера на том основании, что тот больше не будет красть, а «упеките его сейчас в тюрьму, и он не развяжется с ней всю жизнь». После Великой паузы он готов был действовать еще решительнее. Холмс забирается в дом Эмберли, расследуя дело о «Москательщике на покое». Это незаконное действие он повторяет еще более эффектно в рассказе «Конец Чарльза Огастеса Милвертона»: в сопровождении Уотсона он проникает в дом Милвертона, чтобы уничтожить бумаги, которые Милвертон использует для шантажа. При этом у Холмса имеется при себе первоклассный набор взломщика, который, вероятно, был куплен специально для этого случая. Сначала Уотсона это пугает, и он с ужасом думает о последствиях. Но как только Холмс убеждает его, что с моральной точки зрения такой поступок оправдан, Уотсон соглашается сопровождать друга в этом рискованном предприятии, как всегда не в силах отказаться от захватывающего приключения. Он даже делает маски из черного шелка, в которых они проникают в дом. «Я не чувствовал своей вины, – замечает он, – а, наоборот, испытывал радость и возбуждение от опасности».
Затем Холмс позволяет убийце Милвертона избежать правосудия, хотя знает, кто это. В деле о «Дьяволовой ноге» его снисходительность также распространяется на доктора Стерндейла, убившего Мортимера Тридженниса. В «Трех студентах» он устраивает «полевой суд», и в результате и Бэннистеру, и Гилкристу удается избежать последствий своего нечестного поведения.
Расследуя «Убийство в Эбби-Грейндж», Холмс заходит еще дальше. Он сам выступает в роли судьи, а Уотсон – суда присяжных, и они снимают с капитана Кроукера обвинение в убийстве сэра Юстеса Брэкенстолла, негодяя и пьяницы. Кроукер убил его в драке после того, как Брэкенстолл ударил палкой по лицу свою жену, леди Брэкенстолл. Холмс оправдывает свое решение тем, что, в отличие от полиции, он имеет право на личное суждение. При условии, что никого другого не арестуют из-за смерти Брэкенстолла, Кроукер может быть свободен, заявляет Холмс.
По моему мнению, Холмс совершенно неправ в конце расследования «Случая в интернате»
[68]
, когда соглашается скрыть от полиции важные улики, чтобы Джеймса Уайлдера, незаконного сына герцога, не обвинили в заговоре с целью похищения юного лорда Солтайра. Преступление Уайлдера привело к убийству герра Хайдеггера, а десятилетнего школьника держали в заточении в ужасающих условиях. Трудно также принять попытку Холмса дать герцогу совет помириться с герцогиней, с которой тот расстался. У Холмса входит в привычку вмешиваться в личную жизнь других людей, которая уже проявилась в его давлении на Уотсона при продаже практики в Кенсингтоне и в запрете на публикацию рассказов.
Государственная полиция, разумеется, ничего не знала о том, что Холмс утаивал улики или препятствовал свершению правосудия. Если бы это стало известно, отношение властей к нему могло бы резко измениться – при всем уважения и восхищении, особенно со стороны Лестрейда, который открыто признает, что Скотленд-Ярд у Холмса в долгу. «Мы в Скотленд-Ярде не завидуем вам, – заверяет его Лестрейд по окончании дела о „Шести Наполеонах“. – Нет, сэр. Мы вами гордимся. И если вы завтра придете туда, все, начиная от самого опытного инспектора и кончая юнцом констеблем, с радостью пожмут вашу руку».
Отношение Холмса к полиции также улучшилось, особенно к самым толковым офицерам – таким, как инспектор Бэйнс из полиции Суррея и Стэнли Хопкинс, молодой инспектор Скотленд-Ярда. Правда, он критикует Хопкинса во время расследования дела о «Черном Питере». Жаль, что в этот период не упоминается инспектор Мак, Мак-Дональд: Холмс искренне любил этого большого шотландца. Возможно, его повысили и перевели в другое подразделение. Этелни Джонс, который мог уйти в отставку, также исчез из рассказов Уотсона.
Но несмотря на все эти перемены, многое осталось прежним. Холмс все так же проявлял симптомы маниакальной депрессии, которые были заметны в его поведении, когда он был моложе. «Приступы бурного веселья», которые Уотсон наблюдает во время дела о «Подрядчике из Норвуда», сменялись мрачным настроением, и тогда он бывал молчалив. Даже в его жизнерадостности был какой-то «зловещий оттенок», о котором Уотсон никогда не упоминал прежде. Гораздо реже говорится о том, что Холмс смеется или даже улыбается. Чувствуется, что он несколько утратил блеск и живость молодости. Правда, он по-прежнему был в очень хорошей физической форме – настолько, что при расследовании дела об «Одинокой велосипедистке» Уотсону трудно было за ним угнаться. Из этих двоих именно Уотсон начал ощущать свой возраст и жаловаться на ревматизм и на то, что он «стал чувствовать себя старой развалиной», вследствие чего прибегал к турецкой бане. Но его больше не беспокоила рана в ноге – по-видимому, она окончательно зажила, – и он был все еще достаточно ловким, чтобы перебраться через стену высотой в шесть футов в конце расследования, связанного с Милвертоном.
Не изменилась и бесстрастная натура Холмса, и порой он проявлял безразличие, доходившее до черствости в отношении других людей, так что у Уотсона по-прежнему были причины сокрушаться об этом. Особенно он беспокоился о горничной Милвертона Агате, которой Холмс, переодетый лудильщиком под вымышленным именем Эскот, сделал предложение с единственной целью – получить доступ в дом. «Но девушка, Холмс!» – восклицает Уотсон, услышав об этой помолвке, а Холмс в ответ лишь пожимает плечами. Именно в этот раз у Холмса случается один из редких приступов смеха, и в этом беззвучном веселье действительно есть какой-то зловещий оттенок. То, что Холмс манипулирует чувствами молодой девушки, вряд ли извинительно даже при наличии другого поклонника, претендующего на ее руку. С другой стороны, в деле «Квартирантки под вуалью» Холмс проявляет сочувствие к Юджинии Рондер, лицо которой обезобразил цирковой лев.
Несмотря на все попытки Уотсона отучить его от пагубной привычки, Холмс иногда по-прежнему прибегает к кокаину. Хотя Уотсон «много лет… боролся с его пристрастием к наркотикам, которое одно время чуть было не погубило его поразительный талант», это ему не вполне удалось. Он говорит об этом в «Дьяволовой ноге», упоминая те «неблагоразумные поступки», которые способствовали полному расстройству здоровья его друга. Холмс употреблял наркотики главным образом со скуки, с которой, как и прежде, не умел справляться. Он описывает «невыносимую тягость безделья», сравнивая свой мозг с «перегретым мотором», который «разлетается на куски, когда не подключен к работе, для которой создан».
