Да ладно, хрен с ними, о себе надо думать, я же главная на свете цаца, но чуть не попался, чуть не… дурак потому что. А дурак потому, что душа все равно тоскует по женской любви и верности. А эта зараза как раз и подразнила самым ценным, что мы ждем от женщины: обещанием любви и верности… мой господин, ага… как скажешь, так и будет, я вся твоя…
У меня приняли Зайчика. Выбежал Пес и прыгал, потом куда-то исчез, я пошел к себе, но по дороге уперся в откуда-то взявшуюся стену, со злостью ударился лбом, потом еще и еще, рассек кожу о заусенец в камне, но ухватил железной дланью регенерацию за глотку и не позволил зарастить этому дураку.
– Что случилось, сын мой? – раздался за спиной встревоженный голос.
Я обернулся, узнав отца Дитриха, струйка крови потекла по лбу, минуя бровь, в глаз, но я решил, что это слишком театрально, а я ведь из «небритых героев», и быстро залечил, даже стер рукавом моментально засохшую кровь.
– Епитимия, – ответил я злобно.
Отец Дитрих подошел, исхудавший и еще бледный, но с горящими суровой решимостью глазами.
– Епитимия? – переспросил он. – Но только священник имеет право налагать…
– Ну тогда штраф, – сказал я. – Дураков надо учить, святой отец!
– Вот так?
– И так тоже, – ответил я зло. – По-всякому! И кол на голове тесать, и орехи колоть, и мордой о стол, а потом по битому стеклу…
Он спросил строго:
– Что случилось, сын мой? Не забывай, ты еще и гроссграф…
Я сказал с горечью:
– Какой гроссграф, святой отец? Я свинья, редкостнейшая свинья! Таких свиней еще поискать! Тупая, похотливая, грязная… Я всего лишь приложение к своим чреслам. Что они хотят, то и делаю. Еще и оправдания нахожу, сволочь!.. Для этого мне ум даден. Именно для оправданий. И поисков более коротких путей, чтобы служить свинье. Обслуживать ее желания! Ну почему, почему другие могут идти по жизни хорошо и правдиво, честно глядя другим в глаза?..
Он спросил тихо:
– А ты?
Я сказал зло и горько:
– А я вообще-то должен бы блудливо прятать глазки… Но не буду, вот в чем ужас! Буду все так же смотреть красиво и честно, как будто я тоже человек, как будто честный и хороший человек!.. Но как-то другие живут без двойных стандартов? Не говорю о подвижниках, те вообще святые, но… ну вот вы, святой отец! И ваши священники, это же чистейшие люди, я когда смотрю в бледные решительные лица отца Уллия и отца Тартария, плакать хочется от зависти и умиления!
Он смотрел пристально, словно уже влез взглядом в мои кишки и перебирает их, отсортировывая еще годные от вконец испорченных.
– Сын мой, – сказал он со вздохом. – Ни разу не упасть – не самая большая заслуга в жизни. Главное – каждый раз подниматься. Если человек ежедневно начинает борьбу с собой, чтобы жить праведно, и… проигрывает, он все равно стоит многого! Ты считаешь праведниками тех, кто безгрешен?.. Кто и был безгрешен? Но разве Иисус не сказал, что ему дороже одна раскаявшаяся блудница, чем сто девственниц? Безгрешным можно быть по множеству причин!.. Вон животные все безгрешны…
Я спросил жалко:
– Но вам же как-то удается?
Он взглянул, как мудрый дед на внука, который все еще верит, что детей приносит аист, хотя сам родился в январе. Или их находят в капусте.
– Сын мой, – произнес он трудным голосом, словно еще не решался говорить мне ужасающую правду, что может ошеломить дитятю, – даже в моем возрасте все еще борюсь с дьяволами в моей душе! Когда был моложе, было труднее. И соблазнов было больше, и сам я был слабее. Скажу только тебе, что бывало… да, бывало… срывался. И в такие бездны… но находил в себе силы выкарабкиваться. И всякий раз становился сильнее. То же самое со всеми святыми и подвижниками. Да-да, в подвалах Ватикана хранятся подлинные их жизнеописания, а не те, о которые рассказываем народу!.. Простому народу нельзя всю правду, он обязательно выбирает лишь самое гадкое, что вроде бы служит оправданием и его гадостной жизни… Скажи правду, что святой Симеон сорок лет был разбойником, грабил, бражничал, чревоугодствовал и распутничал, даже насиловал – в народе запомнят только это и будут ликовать, что и они такие же! А вот то, что Симеон потом раскаялся, заставил своих людей принять веру Христа, сорок лет охранял дороги и защищал паломников, за что и был брошен живым на съедение львам, этого простой народ постарается не запомнить…
Я слушал, стало чуть легче, но упрямо помотал головой.
– И все равно я скот, свинья, тупое похотливое насекомое!.. Я смалодушничал сразу же, когда открыл гроб! Я сподличал, когда тешил похоть, а когда убил – это гнусно! Да, защищался, иначе бы сожрала, но все-таки убил женщину… с которой только что имел стыд… такой сладкий стыд… особенно сладкий, что с такой нечеловекой грех втройне! Но так нельзя, так нехорошо, так неправильно… Она сама должна была как-то убиться! Почему у других убиваются, а у меня нет?
Он развел руками.
– Господь дал человеку свойство забывать горечь и страдания, но помнить уроки.
Я взмолился:
– Отец Дитрих! А нельзя ли как-то закодироваться от соблазнов? Ну, если не от соблазнов, это чересчур, то хотя бы от дуростей?.. А то соблазн на полчаса, а потом неделями страдаешь. Вот уже на стены бросаюсь, ибо самому стыдно… Да хорошо бы на стены, а то и на людёв. Тоже мне, отец народа!
– Вот-вот, – произнес он с великим сочувствием. – Ощутил, что отвечаешь не только за себя?.. Простые люди не знают соблазна. Точнее, их соблазны настолько малы, что бороться с ними просто. Конечно же, тебе труднее, сын мой. Но тем выше и твоя победа.
Я пробормотал жалко:
– Помню в детстве… мой дядя пил по черной. Неделями не просыхал! В животное превращался. А потом, устыдившись и пряча от всех глаза, работал с утра до ночи, а то и ночи напролет, все восстанавливал, выплачивал долги и всякий раз клялся, что больше вина в рот не возьмет… Я что, в дядю?
Отец Дитрих перекрестил меня снова.
– Ты сорвался по мелочи, сын мой. И сразу пришел в себя. Но бывает, человек держит себя в святости многие годы… Хорошо? Хорошо, даже замечательно. Но, бывает, срывается уж очень надолго. И падает в такие бездны, что не всегда удается и выбраться. В нашей истории такое бывало с великими людьми. Обычно это засекречено, мы стараемся стереть отовсюду эти имена. Одно дело, когда великие злодеи раскаиваются и становятся на путь истинный, но другое… Для людей нужно отбирать только положительные примеры.
– Да и то, – согласился я, – свинья норовит в грязь. Спасибо, отец Дитрих. Ладно, раз гуманитарной помощи со стороны не будет, а только добрые пожелания демократических перемен, буду стараться сам… Хотя я все-таки свинья.
Он грустно улыбнулся.
– Если бы тебя мои слова утешили, я бы их не сказал, поостерегся. Если человека такое может утешить, он тут же снова… Но тебе этого надолго хватит.
