– Завтра, хорошо?.. Я тебя не разочарую, обещаю. Может быть, удастся сегодня вечером.
Я вздохнул, сказал с самой невеселой мордой, какую смог изобразить:
– Столько терпеть…
Она прошептала:
– Днем не смогу! У нас такая охрана… У всех, кто вхож на такие мистерии, дома просто крепости! Никто не хочет, чтобы городские власти совали нос, куда их не просят… Ой, вот и госпожа!
Ее хозяйка вышла быстро, явно торопясь, мы с Бизеллой по взмаху ее руки пошли следом. Я выпячивал грудь и всячески показывал, что смету всех с дороги, и хозяйка, как мне показалась, пару раз взглянула весьма одобрительно.
Когда показались ворота, она сбросила капюшон и сказала повелительно, не оборачиваясь:
– Все, Бизелла, отпускай своего знакомого!.. Вот плата.
Бизелла торопливо взяла монеты, я протянул руку, но спросил:
– Не лучше ли провести до ворот дома?
Женщина покачала головой.
– Нет. Тебе не обязательно видеть и знать, кто я.
– Простите, – пробормотал я, – буду знать.
Бизелла передала мне монеты, подмигнув, мол, все это игра, как будто по ней не видно, чья она служанка, но такие правила, так что не спорь, иди, а вечером увидимся.
Гравий еще хрустел под их ногами, служанка уверена, что я рассматриваю ее сзади, и старательно виляет задом, но я повернулся к черному храму. Что-то тревожное в нем, очень тревожное. Понятно, что поступим так же, как с аналогичными. Служителей быстро перебьем, храм постараемся разрушить. Или перестроить во что-то полезное.
Но от этого веет настоящей угрозой. Хотя, может быть, потому, что здесь не шутовская оргия, а в самом деле появляется демон. Правда, цель все та же: свальный грех.
Странно все это…
Глава 4
По улицам то и дело, когда медленно и спесиво, когда быстро проносились повозки, и всякий раз я провожал их взглядом. Что такое повозка у нас в Армландии, даже если для богатых и знатных? Квадратный ящик на колесах, где дверца и еще окно, постоянно задернутое тканью, чтобы не забивалась дорожная пыль. Колеса грубые, сбитые из сплошных досок, обрезанных по кругу. А здесь повозка уже почти карета. Я остановил водоноса, и он налил полную кружку холодной воды. У менял я оставил одну золотую монету и загрузил кошель мелочью, после чего заплатил за роскошную трапезу прямо на улице под широким навесом от солнца и пыли. Пока угощал двух проголодавшихся солдат, они рассказали, что охраняют стену уже второй месяц, все уверены, что варвары на приступ не пойдут.
– Почему? – спросил я. – Ворота распахнуты… Защитников мало…
– Нас не мало, – возразил один. – Одних пикейщиков и ратников тысяча!..
– А лучников?
– Тех тоже тысяча, – сказал второй. – Семьсот лучников и триста арбалетчиков!
– Не считая двухсот конных рыцарей, – добавил с угрюмой гордостью первый. – Про магов вообще молчу: они столько ловушек наготовили… и варвары это знают…
– Это хорошо, – воскликнул я и, бросив на стол серебряную монету, велел трактирщику: – Еще вина моим друзьям!..
А сам вышел на проезжую часть улицы.
Так обошел почти весь город, еще пару раз отведал местных блюд и снова поразился, как мало людей говорят о нашествии варваров. И ближе к вечеру решил, что узнал достаточно и пора возвращаться к своим.
Я обходил город по широкой дуге, стараясь остаться незамеченным, и в лесу наткнулся на живую копию хрестоматийной картины «У омута». Девчушка сидит у края воды, пригорюнившись, положив голову на колени и обхватив их передними лапками, потом поднялась и решительно вошла в воду.
Платье простенькое, домотканое, дешевые башмачки, но дующий от озера ветер прижимает легонькую ткань к девичьему телу и обрисовывает очень четко хорошенькую фигурку с торчащей, как у молодой козы, острой грудью, полными икрами и красиво вылепленными голенями. Только живот вроде бы должен быть поменьше, а так милая и хорошо сложенная девушка.
В профиль хорошо виден вздернутый носик, веснушки на загорелом лице, только личико чересчур серьезное, даже слишком. Такие всегда улыбаются всем светло и радостно, охотно визжат, задорно хохочут по любому поводу, с ними всегда легко и уютно…
Она сделала еще шаг, вода на мелководье покрыла ступни. Лицо покрыла смертельная бледность.
– Простите меня… – прошептала она едва слышно. – Прости, отец, прости, мама…
Еще два шага в воду, та приняла ее охотно, девушка погрузилась до пояса, затем тихонько и жалобно вскрикнула, закрыла в страхе глаза и бросилась в воду. Брызги взлетели неожиданно высоко, словно не тонкое девичье погрузилось, а рухнуло бревно.
Я все еще тупо смотрел, как расходятся круги, но ее тело не вынырнуло в отличие от бревна.
– Да что за дурь, – вырвалось у меня.
Мелькнула мысль, что я вообще-то дурак. Государственными масштабами надо мыслить, но уже бегом мчался к воде. Теплая, как свежесдоенное молоко, она приняла меня охотно и ласково, я греб обеими руками и широко раскрывал глаза.
Ее тело опускалось на дно, навстречу тянутся болотные растения. Я грубо ухватил за платье и одной рукой начал загребать вверх. Все получилось так быстро, что я не успел даже запыхаться, а спасенная не наглоталась воды, только часто дышала, а потом расплакалась в моих руках.
Я уложил ее на траву, но она ревела и цеплялась за меня. Я погладил ее по мокрым волосам, капли воды на милом личике с множеством веснушек сверкают в лучах солнца, одежда прилипла к телу, грудь, как у молодой козочки, два остро затесанных кверху холмика.
– Что стряслось? – спросил я раздраженно, хоть и с сочувствием. – Ты чего в одежде купаться вздумала? Тебя как зовут?
– Яффа, ваша милость…
Голосок ее был тихий, робкий, почти пищащий.
– Что случилось, Яффа?
Я сел рядом и, сняв сапоги, выливал воду. Набралось ее столько, будто я ношу на три размера больше, к тому же почему-то серая и дурно пахнущая, хотя илистого дна мы коснуться не успели.
Она всхлипывала, слезы бегут и бегут, но это фигня: больше поплачет – меньше пописает, а вот моя одежда до нитки промокла из-за несвойственного мне гуманизма.
– Ваша милость… – пролепетали пухлые губы, – мне стыдно…
– Это хорошо, – одобрил я. – В нашем бесстыдном мире ты уже сокровище! Ты уже лучше других, это их надо перетопить… Ну?
Она опустила взгляд, потом вообще отвернулась.
– Не могу даже сказать…
Я пробежал взглядом по ее фигуре.
– Ты хорошенькая. Тебя явно хотят все мужчины. И… у тебя животик что-то выпирает. Из-за этого?
Она кивнула и заревела снова. Я погладил ее по голове, она будто ждала этого отеческого жеста и уткнулась лицом мне в грудь. Я продолжал перебирать ее волосы, пусть ревет, рубашка все равно мокрая, не жалко.
