* * *
Мы с Холмсом сидели в выделенном нам на двоих купе вагона, в свою очередь выделенного Рейли. Поезд медленно выходил из покойницкой – так мне хотелось назвать вокзал. На составе развевались два больших красных флага, спереди и сзади. Наш вагон прицепили на том месте, где обычно в товарном поезде располагается служебный вагон. Купе, где мы сидели, находилось ближе к началу вагона, а б́ольшая часть охранников Рейли ехала или на крыше, или в тамбурах. Сам Рейли разместился справа от нас; Стравицкий и Оболов вместе ехали слева. На этот счет Холмс ограничился кратким замечанием по поводу Сциллы и Харибды.
Когда мы оставили позади вокзал и тронулись на восток по основной ветке Транссибирской железной дороги, нам с Холмсом удалось через окно осмотреть кое-какие виды Петрограда, которые мы пропустили во время утренней экскурсии. Я не буду о них рассказывать, потому что даже по прошествии времени и на фоне сцен вроде той, которую я только что описал, они навевают отчаяние и меланхолию. Очень трудно переживать снова все события тех дней и делиться своими впечатлениями и ощущениями. Тем не менее впереди нас ждали еще большее уныние, позор и разочарование, которые будто устилали путь нашего поезда.
Оказалось, что уже достаточно поздний час. Сыграли свою роль белые ночи – они нас обманули, как обманывают насекомых венерины мухоловки, и физически мы были измождены. Только теперь я наконец полностью осмотрел наше купе. Оно было действительно роскошным. Как нам в дальнейшем рассказал Рейли, раньше этот вагон принадлежал человеку, владевшему несколькими рудниками. Он сам в нем и путешествовал. По словам Рейли, когда началась революция, «горняки любезно продемонстрировали ему дно одной из его шахт. А поскольку, по их мнению, этому человеку там понравилось, они решили его там оставить, прикрепив цепью к одной из подпорок, чтобы он насладился всеми удовольствиями, которые можно получить в темном забое».
Я посмотрел сверху вниз на Холмса, который лежал на полке, и с удивлением обнаружил, что он уже находится в объятиях Морфея. Я задумался, на какие пытки этой ночью его обречет подсознание.
Я знал, что на протяжении всех лет, которые мы провели вместе, и за годы до нашего знакомства, о которых мне Холмс подробно рассказывал, моему товарищу редко доводилось испытать что-либо подобное тому, свидетелями чего мы стали теперь. Возможно, мне повезло, что за плечами у меня имелся военный опыт: я уже испытывал подобный шок, мне было с чем сравнить происходящее. Но Холмс не участвовал в боевых операциях. Его жизнь в основном состояла из периодов размышлений, которые лишь изредка прерывались активными действиями. И хотя ему приходилось сталкиваться с самыми известными преступниками Англии, мало что могло подготовить аристократичного и утонченного логика к тем ужасам, которые теперь творились вокруг нас.
Да, Холмс мог адекватно принять отдельные преступления на почве страсти, основываясь на избранной профессии и массе литературы на мелодраматические темы. Но здесь происходило нечто совсем другое и гораздо более зловещее. Мне ситуация в России казалась формой геноцида, тотальным безумием, которому столь изощренный логик, как Холмс, просто не мог найти аналогов в своем предыдущем личном опыте.
Мысленно прокляв большевиков вместе с Лениным, Троцким и Сталиным, я закрыл глаза и попытался заснуть.
21 июня 1918 года
Как и обычно, проснувшись, я обнаружил, что Холмса уже нет.
Я оделся под перестук колес и толчки поезда. Выглянув из окна, я обнаружил, что мы едем по какой-то сельской местности, явно удалившись от города. Затем я вышел в коридор и отправился в заднюю часть вагона, где находился салон.
Стравицкий и Оболов сидели за роскошным столом из черного дерева. При виде меня они подняли головы, приветственно кивнули и вернулись к завтраку. Именно Оболов показал вилкой на дверь. Я подошел к ней и распахнул, впустив поток теплого летнего воздуха, а затем увидел Холмса и Рейли, которые что что-то горячо обсуждали.
– Доброе утро, товарищ, – поздоровался Рейли.
Холмс просто кивнул.
– Мы только что проехали Волхов, доктор Уотсон. Это место фактически ничем не примечательно и имеет еще меньшее значение, – сообщил Рейли.
– Простите за грубость, но мне для начала хотелось бы перекусить, – перебил я. – После завтрака я буду с б́ольшим энтузиазмом слушать вашу лекцию о путешествии.
Рейли рассмеялся и махнул рукой, отправляя меня жестом назад в вагон. Они с Холмсом остались в открытом тамбуре.
Когда я заканчивал завтракать, вошел Рейли. Он кивнул, проходя мимо меня. Стравицкий и Оболов встали и последовали за ним в купе. Я тут же присоединился к Холмсу, чтобы на открытом воздухе обсудить обстановку:
– Ну, Холмс, что происходит?
– Поразительный человек. Я завидую той легкости, с которой он лицемерит, утаивая факты, и вроде бы сразу же говорит правду. Он так ловко соединяет одно и другое, что их просто не разделить. Он похож на угря: быстрый, очаровывающий и отталкивающий одновременно. Я просто в замешательстве. С нами он общается на английском, со своими подчиненными – по-русски. Откуда нам знать, что он им говорит? Он в любую минуту может отдать им приказ перерезать нам горло.
– Нет, дружище, тут вы зашли слишком далеко. Зачем ему желать нашей смерти? А если бы он даже и желал этого, то зачем было ждать до этой минуты?
– Хорошие вопросы, Уотсон, но вопросы без ответов – пока. – На мгновение Холмс погрузился в размышления. – Если бы я не знал точно, то мог бы заподозрить близкое кровное родство между нашим товарищем и профессором Мориарти.
– Что? – Я громко рассмеялся, не в силах сдержаться. – Релинский и Мориарти! Я ценю аналогию, но сомневаюсь в ее достоверности и точности.
– Да, мысль забавная. Но, Уотсон, говорю вам прямо сейчас: я не удивлюсь, узнав, что мы имеем дело с человеком, ум, воля и сила которого не уступают уму, воле и силе Мориарти. – Холмс усмехнулся, но улыбка быстро сошла с его лица. А мне вообще расхотелось смеяться, когда он добавил еще три слова: – Или превышают их.
От этой реплики и содержавшегося в ней намека у меня холодок пробежал по спине, даже в это теплое июньское утро.
Я заставил себя задать еще несколько вопросов:
– А как насчет его плана? Он вам рассказал про него?
– Нет, Уотсон, ничего, несмотря на все мои словесные уловки. Он парировал их и наносил удары, как истинный мастер фехтования. В итоге я воспользовался самой последней возможностью – прямо спросил его про план.
– И что?
– Он только улыбнулся и заявил, что у нас полно времени и мы еще, не исключено, устроим игру из его плана.
– Что устроим? Вы сказали «игру»?!
– Именно.
Напряженное тело Холмса заметно расслабилось, когда он оперся о стену и рассказал о брошенном Рейли вызове, причем с какой-то небрежностью и беззаботностью:
