Когда уже ни капли краски Земля не выжмет на холсты,
Когда цвета веков поблекнут и наших дней сойдут цветы,
Мы — без особых сожалений — пропустим Вечность или две.
Пока умелых Подмастерьев не кликнет Мастер к синеве.
И будут счастливы умельцы, рассевшись в креслах золотых,
Писать кометами портреты — в десяток лиг длиной — святых;
В натурщики Петра и Павла, и Магдалину призовут
И просидят не меньше эры, пока не кончат славный труд!
[6]
14. Общество Галереи нового искусства
Коза Пикассо! Малыш Александр, с бокалом шотландского виски в одной руке, отдыхает, сидя на пьедестале знаменитой бронзовой козы Пикассо. Другая его рука, точно вешалка для пальто, зацеплена за нос упомянутой козы, словно Александр вечно намеревается свисать с этой снабженной мешковатым выменем вехи Культуры в вестибюле Музея современного искусства. Видит бог, это сущее святотатство! Ведь это же коза Пикассо! Поводом для подобного кощунства стало открытие после реконструкции Музея современного искусства. Музей закрывался частично для реставрации, а также для постройки нового крыла. На все про все потребовалось лишь полгода. Но, боже мой, открытие музея после реконструкции оказалось событием колоссальной важности. Сюда пришли все приглашенные — за исключением Сальвадора Дали. А приглашены были только крупные спонсоры, значительные светские персоны, большие политики, выдающиеся художники и самая малость сопровождающих. Тысячи людей (я не преувеличиваю, их действительно порядка шести тысяч) катаются по музею, точно шары по бильярдному столу, скользя и рикошетируя среди уймы модерновых прямоугольников 1930 года и желтого тумана, подобного тому, что вечно висит в конце Девятой авеню, у Автобусного терминала Портового управления. Все посетители напялили сегодня смокинги с жилетами и гневно взирают на Малыша Александра, который, свисая с козы Пикассо, смотрит на них в ответ. Как дерзко! Как нахально!
Это покажется странным, однако Малыш Александр является доказательством того, событием какой колоссальной важности стало открытие Музея современного искусства после реконструкции. Малыш Александр — один из тех худощавых молодых людей, которые живут в полуторакомнатных, как выражаются в Нью-Йорке, квартирах, имея идеально подходящие адреса вроде Восточной 55-й улицы, и выходят в свет, когда их позовут, чтобы сопровождать богатых, роскошных, ослепительных, но пожилых женщин. Повод должен быть предельно серьезным — иначе эти женщины не потрудятся позвать с собой кого-то вроде Малыша Александра. Что же касается его самого, то ему остается лишь надеяться, что кто-нибудь вроде его нынешней подопечной, миссис Аннет ___, не выпьет лишнего и, уже на рассвете, не придет к тому заключению, что для полного счастья, пожалуй, надо бы постараться вытянуть малость страсти из этого прекрасного мальчика.
Аннет, наряженная, как полагается посетительнице подобных мероприятий, уже вышла в сад музея. Подобно атлантическому чистику, она кружит вокруг то одной, то другой роскошной группы людей. Там, в саду, рядом с новыми черными бассейнами, которые, по правде говоря, выглядят совсем как прямоугольники на чертеже архитектора, стоит Сол Стейнберг, художник с лицом хозяина прачечной в Бронксе. Он беседует с Зейди Паркинсон, — дочерью тех самых Паркинсонов, которые тридцать пять лет тому назад помогли основать этот музей, очень красивой девушкой, а также с другими, не менее очаровательными людьми. Разговор идет о мнемонике:
— …а затем два, и один, и четыре, и восемь…
Вверху, на террасе, стриженный «ежиком» Стюарт Аделл, министр внутренних дел Соединенных Штатов, с показной невозмутимостью озирается по сторонам, щеголяя белым смокингом. Вид у него такой, как будто сейчас июнь и он стоит на линии штрафного броска в школьном физкультурном зале, прикидывая, кого ему пригласить на танец. Стюарт Аделл разговаривает с Николь Альфан, женой французского посла. Мадам Альфан все еще являет собой подлинный символ гламурности в дипломатической жизни. В противоположном конце террасы, по ту сторону покачивающихся голов, миссис Джейкоб Джевитс, Мэрион Джевитс, жена сенатора из Нью-Йорка, стоит как раз у самых лап так называемой «черной вдовы» — массивного паука, изготовленного Александром Колдером. Миссис Джевитс, пожалуй, может служить символом того малого, что еще осталось от гламурности в жизни конгрессменов, однако большую часть времени она даже не приближается к Вашингтону. Обеих этих дам, Николь Альфан и Мэрион Джевитс, кое-что определенно роднит. С одной стороны, сами они не вполне являются знаменитостями, а с другой, представляют собой нечто большее, нежели просто жены официальных лиц. Самые разнообразные люди играют в придворных Хелены Рубинштейн, выглядящей безмятежней даосской маски; в данный момент Хелена является местной героиней, потому что, когда в ее квартиру ворвались грабители, она просто сказала: «Валяйте, убейте меня; я старая женщина, но я не намерена отдавать свои драгоценности двум сморчкам вроде вас», после чего грабители позорно смылись, оставив миссис Рубинштейн ее драгоценности. Жак Липшиц, скульптор, проходит мимо. И Кэти Маркус тоже проходит мимо. Ах, какая удача для Кэти Маркус. Сама она из восточного Texaca, но уже заворачивает прямиком в страну бутиков на Восточной 64-й улице. Просто прекрасно! А в самой середине толкающейся толпы, в дверном проходе, ведущем из нового крыла в сад, под пристальными взглядами охранников стоит Хантингтон Хартфорд, миллионер, который в марте прошлого года открыл в Нью-Йорке свой собственный музей. Он заявляет:
— Такую уйму народу я со времен вечеринки у Дж. Пола Гетти не видел. А там я на целых три часа заплутал.
Бернсовская охрана развесила белые ленты в саду между бассейнами и террасой. На стороне бассейнов ляжка к ляжке толпятся пять тысяч человек, которые просто пожертвовали сотню, пару тысяч или сколько-нибудь еще долларов в фонд постройки нового крыла музея. Таким образом они получили просто безукоризненные, пусть и не слишком сногсшибательные верительные грамоты. Лучи садовых прожекторов покрывают их черепа бледно-охряной дымкой, очень похожей на ту, какая бывает вечером перед бейсбольным матчем в Денисоне, что в штате Техас. На террасе, по другую сторону белых лент, стоят подлинные официальные лица — к примеру, Эдлай Юинг Стивенсон и леди Берд Джонсон, жена президента. Через несколько минут она обратится ко всем собравшимся протяжным голосом, звучащим так, словно его прислали по почте из Пайн-Блаффа, что в штате Арканзас. Речь жены президента будет касаться Бога, Бессмертия и Вдохновения, достижимых для свободных людей посредством Искусства.
Марк Ротко, художник, разговаривает с Томасом Хессом, главным редактором «Арт ньюс», и с Фрэнком О'Харой, музейным работником, который пишет стихи и грустные пьесы. Разговор идет о том, как забавно Хеди Ламарр… тогда как раз был день рождения Хеди Ламарра… в общем, о том, каким забавным был день рождения Хеди Ламарра, когда все они оказались в студии Франца Клайна.
Хеди Ламарр, Марк Ротко и все-все-все сейчас мысленно пребывают в нью-йоркской студии Франца Клайна. А Эдлай, леди Берд, Хантингтон, Николь, Мэрион, Стюард, Зейди, Кэти и опять-таки все-все-все стоят на террасе Музея современного искусства. Такое положение дел вовсе не кажется необычным. Вполне возможно, лет шестьдесят тому назад было время, когда Ренуар шел себе по дороге и вдруг сталкивался с Сезанном, который ковылял по дороге ему навстречу, с трудом таща под мышкой здоровенную картину с какими-то там купальщицами, так что один угол картины бороздил дорожную пыль. Привет, сказал Ренуару Сезанн, а затем сообщил ему о том, что тащит этих купальщиц одному тяжелобольному другу, которому они очень понравились. Существует предельно дохлая надежда на то, что какие-то подобные богемные события происходят и прямо сейчас. Сегодня Роберт Раушенберг уже пару лет занимается кое-какими картинами-комиксами, ныне известными как поп-арт. И вот, пожалуйста, одетый в смокинг, он сидит на почетном месте в Музее современного искусства, а вокруг него поднимают самую настоящую шумиху Эдлай, леди Берд, Николь и все прочие. Сегодня мир искусства в Нью-Йорке, мир знаменитостей, мир общественности, агентов по печати и рекламе, репортеров из отделов светской хроники, модных дизайнеров, декораторов интерьера, а также прочих верховных жрецов и глашатаев, объединенных Искусством, представляет собой особое, возвышенное место. Искусство (и в особенности Музей современного искусства) стало центром социальной добродетели, вполне сравнимым с Епископальной церковью в Шорт-Хиллсе. Люди, о которых идет речь, смотрят на открытие новой художественной галереи точно так же, как они прежде смотрели на театральные премьеры. Сегодня они считают театральную примеру чересчур бледным событием — по крайней мере, если это не «Гамлет» с Ричардом Бартоном в главной роли. Зато эти галереи! Порой две, три или сразу несколько галерей объединяются и организуют выставку работ какого-нибудь крупного художника. Например, Пикассо весной 1962 года или прошлой весной — Брака. Картины, созданию которых творец посвятил всю свою жизнь, делятся между галереями поровну, и грандиозное открытие подобной выставки напоминает сигнал для сбора скота: весь народ начинает гуртами носиться из одной галереи в другую, то выруливая на Мэдисон-авеню, то снова с нее сворачивая, прилепляя друг другу на щеки «социальные поцелуи» и освещая себе дорогу стопятидесятиваттными глазными яблоками.
