Я поморщился, чувствуя себя уязвленным и за себя, и за своих рыцарей.
– Высота здания зависит не от количества каменных блоков.
Он сказал еще тише и совсем зажато:
– Все-таки мне кажется, вы зря ломаете установленные порядки.
– Какие именно? – осведомился я.
Он помялся, опустил взгляд и поелозил им по полу.
– Ваши соратники слишком… фамильярны с вами. Одно дело, когда вы вместе в полевом лагере перед битвой, другое – во дворце. Церемониал, уж простите, низких поклонов возник не сам по себе. Людям нужно постоянно напоминать разницу в положении.
Я отмахнулся.
– Кто низко кланяется, может ударить ниже пояса.
Он отшатнулся, шокированный.
– Сэр Ричард! Как можно?
– В нашем мире все можно, – заверил я. – Не хочу повторять ошибку Александра Великого.
– Простите?
– Завоевал великую державу, – объяснил я, – где придворные вообще ползали перед королем. А в войске Александра ему только чуть-чуть кланялись. Едва-едва, легким таким наклоном головы. И вот в завоеванной державе, где точно так же воссел в чужом дворце и объявил, что создает единую страну и один народ, одни придворные все так же по старым обычаям падали на колени, другие все так же чуть кивали… Он сам ощутил, что так неправильно, попытался уравнять, соблюдать нечто среднее. Понятно, старая гвардия возмутилась, не желая кланяться в пояс, а завоеванные не сумели оценить возможность подняться с колен и прямо смотреть властелину в глаза. Начались конфликты…
Он помялся, развел руками, снова поклонился.
– Значит, вы все оставляете на усмотрение самих кланяющихся?
– Пусть наклоны регулируют сами, – ответил я, стараясь, чтобы звучало беспечно. Сам подумал, а мудрость ли это либо попытка избежать неприятного решения, как обычно делаю, трус поганый. – У нас свобода… в некотором роде. Заодно так проще обходятся без меня, когда обстоятельства вынуждают… как вот сейчас, отбыть. А те, кто кланяется низко, без воли властелина шагу не сделают, сами утопнут и государственный корабль потопят.
Вечер сухой и ясный, хотя солнце уже зашло, однако небо полыхает таким пурпуром, облаков такие алые горы, что в наступающую ночь как-то не верится. Взлетать еще рано, хоть могу и проделать это незаметно, но лучше не исчезать среди пира. Утром рано – другое дело. Очень рано. На рассвете ближе к полночи.
На прощанье обходя свои владения, о которых надо и заботиться, кто бы подумал, а не просто грабить и насиловать всех, кто попадется, я вышел к собору, вокруг странно и пусто, потянул на себя тяжелую дверь.
В пустоте огромного зала тихо и одиноко виднеется стоящая на коленях согбенная фигура. Отец Дитрих то крестится, закидывая голову, то прижимает руки к сердцу, то смотрит на алтарь молящим взглядом, уже не выпрашивая, а требуя помощи, ибо давно уже не для себя живет, а для церкви.
– Простите, отец Дитрих, – произнес я тихо у него за спиной, – вы говорите с Богом… однако он и так читает в наших душах. От него ничего не скрыто. А молитвы нужны только нам, чтобы самим понять и сформулировать, что же хотим…
Он протянул руку, я помог подняться. Судя по его бледному лицу, на коленях простоял довольно долго.
– Зашел попрощаться? – спросил он.
– Да, отец Дитрих, – сказал я. – Вы все видите! Отбываю в Брабант. Хотя вроде бы не дело майордома готовить место для квартирования большого войска… но с другой стороны – кто, как не я, лучше других знает тамошних лордов и саму крепость?..
– Да и с герцогом пора повидаться, – напомнил он. – Родителей надо чтить.
– Да-да, святой отец.
– Что у тебя на душе, сын мой? На челе твоем тучи.
– Тревожно мне, – признался я. – Тревожно, святой отец.
– Что гнетет?
Я вздохнул тяжко.
– Двигаться в страну варваров, нести им свет Христова учения… а оно им надо? В Сен-Мари хоть понимают, от чего отвернулись и к чему принуждаем мы, а эти? Тревожно приступать к делу, за которое даже не знаю, с какого краю браться!
Он покачал головой и скорбно улыбнулся. Свет множества свечей падает на его худое лицо сбоку, впадины становятся совсем глубокими, как ущелья, а выступающие скулы сверкают, как вершины гор на утреннем солнце.
– Мне как-то пришло в голову, – проговорил он задумчиво, – что, как ни странно, но грамоту придумали неграмотные! И вообще все новое придумывается теми, кто… ну, даже не представляет во всей ясности того, что придумывает.
– Это уж точно, – сказал я.
– Конечно, – поспешил он сказать, – человек получает примерно то, что хотел, но это редко полностью соответствует тому, что задумано и что желается…
Он смотрел с вопросом в умных, не по-старчески зорких и проницательных глазах, понял ли я такую запутанную речь.
Я поспешно кивнул.
– Да-да, отец Дитрих, я понимаю. Мы живем в особые, небывалые времена. Уже тысячи лет.
Он сказал мягко:
– Сын мой, я говорю сейчас с тобой как служитель церкви. Если быть действительно праведным христианином… не тем, какими постепенно становимся, а какими должны быть, то нельзя понять и принять нравы и деяния благочестивых христиан, которые спокойно мирятся с тем, что окружающие их люди, иногда даже близкие им люди, будут в аду. Нельзя примириться с тем, что человек, с которым я сижу за одним столом, обречен на вечные адские муки. Нравственное сознание началось с Божьего вопроса: Каин, где брат твой Авель? Развитие этого сознания рано или поздно подойдет к другому Божьему вопросу: Авель, где брат твой Каин?
Я смотрел исподлобья.
– Полагаете, мы уже подошли к этой черте?
Он покачал головой.
– Человечество в целом… если и придет, то не скоро. А вот лучшие люди должны начинать отвечать на этот вопрос… уже сейчас.
Я выдавил из себя улыбку.
– Как удобно быть этим не лучшим! И спрятаться за решением неотложных вопросов экономики. Отец Дитрих, как ловец душ человеческих, полагаете ли вы, что мне нужно не затягивать с этим завоеванием маркграфства Гандерсгейм?
Он вздохнул, взгляд его смягчился, словно увидел, какую гору я держу на плечах, но тут же лицо снова стало строгим. Господь нагружает тех, в кого верит. Никчемным он не посылает испытаний вовсе, они живут весело и всю жизнь чирикают.
– Надо, – ответил он просто.
– Во благо королевства? Или мое личное?
Он покачал головой.
– Ни то, ни другое. И даже не потому, что так велел император… пусть даже и косвенно велел, не напрямую. Туда нужно идти, чтобы нести варварам веру Христа. Ибо часть из нас уже доросла до вопроса: Авель, где брат твой Каин?
