Она опустила взгляд, щеки побледнели. После трудной паузы произнесла с тяжелым вздохом:
– Все будет, как вы скажете, сэр Ричард.
– Вот и хорошо, – воскликнул я с жестоким весельем. – Значит, мне совсем не нужно идти на крайние меры. Хорошо, леди Элинор, я рад, что у нас полное взаимопонимание. Мне это нравится. Мне вообще нравится ладить с людьми.
– Со всеми? – спросила она. – До нас доходят ужасающие слухи о вашей жестокости.
Я отмахнулся.
– Клевета.
– Во всем?
– Не знаю, – сказал я, – в чем именно меня обвиняют. Но ни один невинный не пострадал. Разве что кто сдуру? Война закончилась, а политика вся на том, чтобы людям нравиться. Тогда работают лучше, а это значит, стричь их легче…
Она слушала с милой улыбкой красивой и недалекой женщины, что старается нравиться мужчинам даже просто так, по своей женской сути, не ставя целью что-то получить от них, это получится само собой, мужчины не могут не задаривать за такие пустяки, как многозначительный взгляд, мимолетная улыбка, оброненный платок, легкое касание локтем…
Я на том же уровне изображаю довольного жизнью типа, у которого все схвачено, а рядом с женщиной он привычно думает только о том, что у нее под платьем.
И хотя оба понимаем, что играем роли, но весь мир, исключая простолюдинов, играет…
И все-таки я чувствовал, как теплота, покой и тихое очарование обстановки начинают успокаивающе расслаблять мои вечно взведенные мышцы. От огромного камина в трех шагах идет хорошее сухое тепло, там красочная россыпь крупных багровых углей, еще не подернутых пеплом, кое-где даже высовываются дразнящие язычки огня. Я быстро зыркнул в тепловом диапазоне, в камине пусто, стенки и дно выскоблены до блеска заботливыми руками служанок.
– А зимой, – сказал я небрежно, – хоть греет?
Она повернула голову в ту сторону, куда я кивнул, помедлила с ответом, слишком быстро я все понял, заставила себя улыбнуться.
– Да, конечно… Вы же чувствуете тепло?
– Чувства могут быть и ложными, – напомнил я. – Особенно, когда имеешь дело с женщинами… конечно, я не имею в виду вас, леди Элинор. У нас все взаимно честно. Но такую магию я приветствую. Облегчение первобытно-общинного ручного труда…
Она поинтересовалось кротко:
– А если церковь не одобряет?
– Церковь в своем бесконечном милосердии, – сказал я, – закрывает глаза на то, что происходит в домах за плотно закрытыми дверьми и опущенными шторами. Для церкви в первую очередь важнее мораль общества, а уже потом – отдельного человека. Хотя, конечно, главная цель – перевоспитать самого человека.
Она заметила язвительно:
– Средствами инквизиции?.. Кстати, как это вы без той замечательной во всех отношениях собачки?
– Что вы все о собачке в первую очередь, – спросил я, делая вид, что уязвлен. – Я здесь, разве этого мало?
– Да как-то привычнее. В дальние походы вы всегда…
Я спросил удивленно:
– Какие дальние? Я только что пил кофе у себя во дворце! Но вошел прямо в своем кабинете в особую дверь… и вот здесь. Леди Элинор, уж не считаете ли вы, что я что-то потерял или чему-то разучился? Я такой, только гребу и хапаю. Для себя и для отечества. Умею я, сразу признаю честно, намного больше, чем в далеком прошлом.
– Но больше для себя? – поинтересовалась она шутливо, но не смогла убрать глубокую озабоченность из голоса.
– Моя мощь растет вместе с мощью моего… влияния, – ответил я дипломатично. Государство – это я.
Она держалась скованнее, хотя заметно только опытному глазу, но я знаю ее, как облупленную, видел всякой, даже голой, перед таким презренным слугой, каким был я, не стеснялась, так что теперь знаю все ее карты. Я-то свои всегда держал близко к груди, не раскрывал, теперь пусть гадает, где говорю правду, где приврал.
– Мощь, – произнесла она негромко, – влияние, власть… Я понимаю, трусы должны иметь власть, иначе им боязно… А зачем власть вам, сэр Ричард?
Я пожал плечами.
– Дык все к ней рвутся!.. Полистать хроники, там все войны, перевороты, заговоры, убийства родни – из-за страстного желания захватить трон!
Она медленно опустила и подняла веки, чтобы я лучше рассмотрел и оценил ее длинные густые и красиво закрученные кверху ресницы.
– Верно, – произнесла она ровным и таким же безукоризненно отшлифованным голосом, – все. Но разве вы тоже «все», сэр Ричард?
Я ответил залихватским тоном:
– Конечно, я уникален. Единственный и неповторимый! Но опыт говорит, что каждый из нас считает себя уникальным и необычным, а остальных… «всеми». Так что иногда начинаю сомневаться в своей уникальности и с ужасом думаю, вдруг я тоже эти самые «все».
– Предпосылки есть? – поинтересовалась она.
– Есть, – признался я. – Вот смотрю на вас, леди Элинор, и такие грешные мысли в моей голове! А это значит, что и я как все… Хуже того, как все мужчины!
Она улыбнулась.
– Ах, сэр Ричард! Ну тогда в самом деле не скрывайте своих возвышенных чувств. Например, эту вот любовь к власти.
Я вздохнул и развел руками.
– Все хорошо, зачем такое скрывать, когда никто не скрывает. Но я, на свою беду, успел ухватить того, что не все знают. Так что хоть в этом я не все… За власть приходится платить… Знаете чем?
– Страхом за жизнь?
– Хуже, – ответил я.
– Что может быть хуже?
– Ответственность, – пояснил я. – Это хуже постоянной боязни покушений! Что, и вы этого не знали? Значит, у вас еще не было подлинной власти, леди Элинор.
Она прямо взглянула мне в глаза.
– Вы так думаете? У волшебницы власти больше, чем у королей. Но насчет ответственности вы, как ни странно, правы.
Я спросил уязвленно:
– Почему странно?
Она ответила с туманной улыбкой:
– Молодые рыцари про ответственность начинают думать… очень не скоро. Вы ведь молоды?
– Стар на голову, – ответил я шутливо, – моложе в других местах. Не секрет, что даже самая малая доля власти легко кружит неразвитые головы. А у меня, как уже сказал, голова – самое крепкое место.
– Это как?
– Я ею ем. А еще – прошибаю стены.
Она игриво улыбнулась.
– Значит, у вас немало и слабых мест?
Я небрежно отмахнулся.
– Если у власти мудрая голова, слабости молчат в тряпочку. Я за разумный деспотизм. За деспотизм разума, во!.. Но что-то у нас с вами, леди Элинор, разминка пошла как-то вкривь. Диссонанс некий.
– В чем?
Я ответил скорбно:
